Страшная правда о Блокаде. Ленинградская бойня. Страшная правда о Блокаде Паника, как это было

Почему Германия смогла «опередить?»

На эту тему выпущено огромное количество книг и сделаны сотни записей в блогах, но по сей день, вопрос о разгроме советских мехкорпусов в 1941 году - один из самых запутанных вопросов. Я в этой области не специалист, но мне, как гражданину, как историку, конечно, хотелось в нем разобраться. Как я разбирался я изложил в данном материале.
Вообще если хочешь разобраться в каком-то вопросе в котором малосведущ, то самый простой способ - это прочитать работу авторитетного специалиста в не менее авторитетном издании. Для меня многие годы таким изданием был «Военно-исторический журнал» издаваемый Министерством обороны России. Меня интересовали вопросы, которые, наверное, важны для всякого русского или бывшего советского человека. Вопросы простые: если РККА обладала таким огромным количеством танков, то почему они не были использованы? Или, если они были использованы, то почему это не дало результата?
Короче говоря, стал я читать журнал №5 за 2006 год. В статье генерала-майора запаса А.И. Миренкова «Военно-экономический фактор в битве под Москвой» сказано: «Да, это факт, что в результате допущенных промахов из имеющихся в войсках Красной армии на 22 июня 1941 года 22,6 тыс. танков к концу года осталось 2100…» То есть, по данным генерал-майора запаса РККА потеряла за несколько месяцев 20500 танков! Цифра показалась мне настолько огромной, что я заинтересовался: сколько же всего танков советская промышленность произвела до войны? В этом мне помогла книга Николая Симонова «Военно-промышленный комплекс СССР в 20-50 годы». В книге размещены таблицы производства танков по годам.

Цифры таковы:

1930 -170
1931 -740
1932 - 3038
1933 - 3509
1934 - 3565
1935 - 3055
1936 - 4804
1937 - 1559
1938 - 2271
1939 - 2985
1940 - 2790
1941 (два квартала) - 2413
Всего: 30899 танков!

Что получается? Из 30899 танков выпущенных советской промышленностью за 10 с половиной лет у СССР к 22 июня 1941 года выбыло 8299 танков. Куда они выбыли? Точной раскладки не имею. Возможно, часть выбыла по причине боев в советско-финляндской войны (Маннергейм писал, что только его армия уничтожила более 500 советских танков), несколько сот танков отправили в качестве помощи республиканским испанцам, а так же китайцам, какие-то танки были потеряны в конфликтах с японцами. Вероятно, часть танков вышла из строя по причине износа, аварий, брака, ведь РККА проводила ежегодно учения, а некоторые танки вообще служили в качестве учебных машин. Сколько танков были учебными - не знаю, цифры не нашел, но учитывая, то количество танкистов, которое требовалось для 22 -тысячной армады готовить ежегодно - их должно быть очень много.
Когда я все это посчитал у меня появилось желание сравнить эти данные с немецким производством танков. Специальной литературы по этому вопросу не нашел. Поэтому вынужден был воспользоваться Википедией. Там даны такие цифры:

До 1934 г. Танкового производства в Германии нет.
С 1934 по 1937 г. - 1876
1938 - 804
1939 - 743
1940 - 1559
1941 (весь год) - 3153
Всего - 8096 танков.

А теперь попытаемся проанализировать цифры вот в какой плоскости. Многие авторы, пишущие в жанре фолк-хистори постоянно говорят о том, что Сталин хотел напасть на Германию, но Гитлер его опередил. Пишут, что СССР вынашивал планы порабощения Европы и экспорта революции… Стоп. Давайте задумаемся: к началу 1934 года в Германии не построено ни одного танка. В СССР их построено 7457 штук! Если Сталин хотел поработить Европу, то почему он не сделал это в 1934 году? Авторитарный вождь тоталитарной страны… Почему и зачем он ждал когда к власти в Германии придут нацисты, построят танки и его опередят? Ведь по логике вещей он меньше кого бы то ни было должен был стремиться оттягивать начало войны…

Куда исчезли танки РККА?

В частности Резун утверждал, что СССР сам готовился напасть на Германию, но не успел. А поскольку готовился к наступательной войне, а не к оборонительной, то и потерпел такие сокрушительные поражения. Мысль подхватили и развили многочисленные историки-грантоеды, публицисты, политики...
Почему Резун сделал вывод о намерении СССР вести наступательную войну. Причин, по его мнению, несколько:
1.СССР строил быстроходные танки, способные с большой скоростью передвигаться на катках со снятыми гусеницами (По мнению Резуна потому что в Европе много шоссейных дорог).
2.СССР строил карбюраторные танки, а не дизельные (По мнению Резуна потому что в Европе много автоколонок)
3.Армии прикрытия стояли близко к границе (По мнению Резуна это свидетельствует о намерении нанести удар).
Короче говоря, СССР всю эту танковую армаду построил, подогнал к границе, но удар не нанес, не успел. Почему не успел Резун не объясняет. Удивительно, но и серьезные историки обходят этот вопрос вниманием. Заявляют: «СССР не успел подготовится к войне» и все.
А то, что Сталин «хотел» поработить Европу у них не вызывает никакого сомнения. Ведь Коминтерн создал, о мировой революции рассуждал. Факт того, что Сталин постоянно защищал идею возможности строительства социализма в одной отдельно взятой стране — их не интересует.
Сами либеральные историки насчитав у СССР танковую армаду опровергли тезис о намерении СССР экспортировать революцию в европейские страны!
Но на этом изъяны либеральной логики не заканчиваются. Я старательно искал, но так и не нашел ни одного вразумительного объяснения куда именно делись более 20 тысяч танков потерянных РККА в первые полгода войны. Версию о том, что они могли быть подбиты следует отвергнуть сразу.
Те германские мемуаристы, которых мне довелось прочесть, не припоминают ни о каких тяжелых танковых боях на границе. Ни Манштейн, наступавший в Прибалтику, ни Гудериан двигавшийся мимо Белостока на Минск, не встречал крупных танковых соединений РККА. Первые тридцатьчетверки ему попадаются уже у Минска. Но именно в Белостоке находилась одно из самых крупных соединений вооруженных новейшими танками. Да и советские мемуаристы о них почти не упоминают. То есть, танки должны были достаться немцам в большом количестве и почти или полностью целыми.
Однако немцы их не используют. К моменту битвы под Москвой танки вермахта массового вырабатывают ресурс. Грязь и снег выводят из строя последние единицы бронетехники с которыми немцы начали войну. Наступление выдыхается. Не имеющие тяжелых танков немецкие генералы при встрече с каким-нибудь десятком Т-34 начинают изрядно нервничать. И при этом вермахт не использует сотни целых Т-34, которые захвачены в первый месяц. На минуту представим: немцы берут пару сотен Т-34, заливают захваченной соляркой, снабжают боекомплектом с захваченных складов и наступают на Москву. Немцы в бинокль ее уже видели. Вот эта пара сотен Т-34 легко могла решить судьбу всей компании! Но тысячи советских танков стоят без дела, а немцы, растеряв в боях бронетехнику вынуждены отступить от Москвы. Вы верите, что немцы такие придурки?
Выходит парадоксальная вещь: масштабных танковых сражений не было, тысяч трофейных танков тоже не было.... Они испарились! Танки РККА — это суслик из фильма «ДМБ».
-Ты суслика видишь?
-Нет, вижу.
-И я не вижу. А он есть!
Рушится еще один миф либеральных историков. На что я хочу обратить внимание все читателей: по какому-то странному стечению обстоятельств ни один военный историк отчего-то не написал ни одной заметной работы по использованию трофейной советской техники в вермахте. А если и написали, то осталась эта работа в кругу специалистов. До широких масс информация не дошла.
Забавная штука: либеральные историки пишут, что Сталин хотел напасть, но не успел, но никто не объясняет чего именно он не успел. Либеральные историки пишут, что у СССР потерял десятки тысяч танков, но не пишут куда они делись.

Почему немцы списали танков в шесть раз больше чем СССР?

Напомню, что я не ищу новых цифр — пользуюсь теми, которые дают официальные историки и которые в целом разделяют все авторы жанра фольк-хистори. Поскольку эти цифры никто не оспаривает, то от них и оттолкнемся.
С 1934 по июнь 1941 года СССР произвел 23442 танка. Все кто считает, что тема уже исследована от и до и для полного счастья осталось прочитать перечитать Резуна и Солонина — попытайтесь запомнить эту цифру! К июню 1941 года на вооружении РККА состоит 22600 танков. То есть если считать, что на вооружении стоят только агрегаты выпущенные после 1933 года, то разница в произведенных и стоящих на вооружении окажется всего 842 танка. По-моему подсчет простенький.
Теперь смотрим на германское производство. Всего германская промышленность до нападения на СССР произвела примерно 6500 танков. К моменту нападения на СССР Германия имела всего 5639 танков. Из них — 600 танков чешских и некоторое количество французских и польских. То-есть к июню 1941 из общего числа произведенных немецкой промышленностью танков в строю осталось не более 5000 штук. Разница в произведенных и стоящих на вооружении окажется около 1500 танков.
Теперь внимание: немцы списали (потеряли) с 1934 года каждый свой четвертый танк, РККА списала лишь каждый 26-й! После этого можно сколько угодно рассуждать о проценте требующих или не требующих ремонта единиц все очевидно: танкохлам просто не был списан в утиль. Именно поэтому немцы и не могли использовать этот металлолом по прямому назначению!
При этом следует взглянуть еще на потери. Точными данными о боевых потерях немцев в Польше и Франции не располагаю, но они были незначительны. Зато потери РККА в танках (если верить финнам) были огромны — 500 штук. Кроме того, несколько сот танков СССР поставил в Испанию, некоторое количество было передано Китаю, потеряно в приграничных конфликтах с японцами. Выходит РККА вообще не списывала танки!

Из чего слепили мехкорпуса?

В 1986 году «Воениздат» выпустил тиражом 65 000 экземпляров книгу воспоминаний Героя Советского Союза, генерала-майора Малыгина К.А. Для нас эта книжка ценна тем, что в июне 1941 года Малыгин К.А. являлся начальником штаба 41-й танковой дивизии 22-го мехкорпуса. Вот как он об этом пишет: «В 1941 году в Красной Армии ускоренно формировались крупные подвижные соединения, однако, как известно, в полном объеме выполнить эту задачу не удалось, так как сроки оказались недостаточными. На основе нашей и 36-й танковой бригады по штату мирного времени формировалась 41-я танковая дивизия».
Прервем повествование Малыгина и посмотрим как этот процесс описывает начальник Генштаба РККА Жуков Г.К в своих мемуарах. Он пишет: «В 1940 году начинается формирование новых мехкорпусов, танковых и механизированных дивизий. Было создано 9 мехкорпусов. В феврале 1941 года Генштаб разработал еще более широкий план создания бронетанковых соединений, чем это предусматривалось решениями правительства в 1940 году.
Учитывая количество бронетанковых войск в германской армии, мы с наркомом просили при формировании механизированных корпусов использовать существующие танковые бригады и даже кавалерийские соединения как наиболее близкие к танковым войскам по своему “маневренному духу”.
И.В. Сталин, видимо, в то время еще не имел определенного мнения по этому вопросу и колебался. Время шло, и только в марте 1941 года было принято решение о формировании просимых нами 20 механизированных корпусов.
Однако мы не рассчитали объективных возможностей нашей танковой промышленности. Для полного укомплектования новых мехкорпусов требовалось 16,6 тысячи танков только новых типов, а всего около 32 тысяч танков. Такого количества машин в течение одного года практически взять было неоткуда, недоставало и технических, командных кадров».
Немного отклоняясь от темы выскажу субъективную точку зрения. Генералы часто упрекают Сталина в том, что мало прислушивался к их мнению. И не терпел возле себя сильных личностей. Мне это дело видится совершенно противоположным образом. Сталин всегда симпатизировал людям решительным, способным брать на себя ответственность. Именно этим, в частности, может объясняться карьерный взлет Жукова и откровенного хвастуна Еременко. Я не говорю, что они плохие военачальники. У меня претензии к их человеческим качествам.
Не исключено, что разное видение перспектив создания мехкорпусов послужили поводом для замены Сталиным Мерецкова на Жукова на посту начальника Генштаба. Вот как обсуждение вопроса мехкорпусов со Сталиным описывает сам Мерецков К.А.: «И. В. Сталин вызвал меня к себе через три дня после назначения Жукова начальником Генштаба. В кабинете Находился Молотов. Сталин поздоровался и сердито сказал:
- Что же это, братец мой, стали вы снова заместителем наркома и перестали докладывать мне текущие дела?
- Сам по себе, товарищ Сталин, я и раньше не ходил сюда. Вы меня вызвали - я явился.
- А почему не приносите на просмотр план создания механизированных корпусов?
- Проект этого плана с вашими поправками, товарищ Сталин, был перепечатан. Жуков сказал, что он сам доложит его вам.
-С Жуковым мы уже беседовали. Он хочет механизированных корпусов вдвое больше, чем там намечено.
-Вы мою точку зрения знаете, товарищ Сталин. Я от нее не отступился. Сейчас у нас новых танков мало. К лету этого года планируемые корпуса не будут готовы: Раньше следовало начинать их создание. По представленному нами проекту корпуса вступят в строй весной 1942 года. Мысль Жукова об удвоении превосходна, недостает только материальных возможностей. При наличии материальной базы его предложение будет реализовано к 1943 году».
Что из этого следует? Следует одно: Мерецков утверждает, что планы создания мехкорпусов не реалистичны, а Жуков внушает Сталину, что их создать можно в нужном количестве. Сталин верит Жукову и делает это напрасно. Впоследствии Жуков сам признает: «...мы не рассчитали объективных возможностей нашей танковой промышленности». Что дальше? Дальше следующее — для получения нужного количества мехкорпусов танки перестают списывать в утиль, а все что хотя бы отдаленно напоминает танк заносят в списки как боевую единицу. Танковая численность РККА раздувается. Еще один маленький фрагмент для иллюстрации:. Жуков пишет: «В апреле 1941 года для стрелковых войск был введен штат военного времени. Стрелковая дивизия — основное общевойсковое соединение Красной Армии — включала три стрелковых и два артиллерийских полка, противотанковый и зенитный дивизионы, разведывательный и саперный батальоны, батальон связи, тыловые части и учреждения. По штатам военного времени дивизии надлежало иметь около 14 с половиной тысяч человек, 78 полевых орудий, 54 противотанковые 45-мм пушки, 12 зенитных орудий, 66 минометов калибра 82-120 мм, 16 легких танков, 13 бронемашин, более трех тысяч лошадей. Полностью укомплектованные дивизии могли представлять собой достаточно мобильное и грозное боевое соединение».
Читаем: «16 легких танков!» Но в стрелковых дивизиях в действительности танков не было. Их все забрали в мехкорпуса.

Как вели себя сильнейшие в мире танки в бою?

Но вернемся к воспоминаниям генерала Малыгина. Он пишет: «Из 38-й танковой бригады был создан 81-й танковый полк. Его возглавил бывший командир учебного батальона майор В.Г. Ковалев, волевой и опытный танкист. Из 36-й танковой бригады мы сформировали под началом майора А.С. Сунина 82-й танковый полк. 41-й мотострелковый полк создавался заново. Личный состав, вооружжение и техника для него начали поступать в начале мая. Подавляющее большинство красноармейцев были новобранцами,ни разу не державшими в руках винтовку. 41-й гаубичный артиллерийский полк к ому времени уже получил людей и орудия, но не имел ни одного тягача».
Снова прервемся... Мехкорпус состоит не из одних только танков. Даже если натащить очень много не просто танкохлама, как было в реальности, а новых танков, то это все равно не мехкорпус. Гаубицы без тягачей. Это означает что в реальности (так и было) гаубицы пришлось буксировать двухбашенными пулеметными танками Т-26.
Далее Малыгин живописует еще более грустную картину: «В 41-м зенитно-артиллерийском дивизионе было три батареи личного состава, но только одна имела четыре 37-милиметровых зенитных пушки».
И еще: «К комплектованию мелких подразделений мы приступили незамедлительно, так как структура их значительно изменилась: взвод имел теперь не три танка, а пять, рота — шестнадцать. К тому же в прежние экипажи влились почти сорок процентов новичков и танкистов из других подразделений».
А теперь вспомните что пишут либеральные историки: танки были отличными, войска через две недели были способны начать наступление, танкисты подготовленными... Миллионы людей в России живут и думают, что было именно так как им об этом вещают либералы!

Сходим за «правдой» в Википедию?

Для интереса сравните с тем, что описывает Малыгин со статьей, посвященной 41-й танковой дивизии из Википедии:
“41-я танковая дивизия сформирована в Киевском особом военном округе на основе 36-й и 38-й танковых бригад в марте 1941 года.
В действующей армии с марта 1941 по 9 сентября 1941 года.
На 22 июня 1941 года дислоцировалась во Владимире-Волынском, имея в своём составе 415 танков (342 Т-26, 31 КВ-2, 41 химический и один Т-37). В 4 часа 22 июня 1941 года 41-я танковая дивизия была обстреляна дальним артиллерийским огнём. В этот же день совершает марш из района сосредоточения на Люблинец, колхоз Любляны, Будище в леса южнее Тупалы (район Ковеля). В пути дивизия попала в болотистую местность, часть танков застряла, в назначенный район дивизия не вышла и в период с 22 по 29 июня 1941 года части дивизии передавались в другие подразделения, использовались для поисков диверсантов, охраны штабов и т. д.
К 29 июня 1941 года организованно 41-я танковая дивизия отошла на рубеж реки Стоход, где перешла к обороне. Успешно участвовала в целом достигшем ограниченных целей контрнаступлении под Дубно, уничтожив до трёх батальонов пехоты противника, 10 противотанковых орудий и 2 артбатареи.
С 2 июля 1941 года 41-я танковая дивизия начала отход на рубеж реки Случь, а с 10 по 14 июля 1941 года 41-я танковая дивизия участвовала в контрударах на новоград-волынском направлении. С 23 июля по 5 августа 1941 года 41-я танковая дивизия вела активные бои в районе Коростенского укрепрайона, по 20 августа 1941 года там же сковывала крупные силы противника.
На 19 июля 1941 года в дивизии остался один танк, на 14 августа 1941 года осталось всего 583 человека. С 20 августа 1941 года начал отход за Днепр, участвовала в боях у Чернобыля.
9 сентября 1941 годв на основе остатков 41-я танковой дивизии сформирована 143-я танковая бригада”
.Как видите составители Википедии насчитали в дивизии 31 танк КВ-2. А вот как об этом пишет Малыгин:
«Вечером 17 июня на станцию Владимир-Волынск прибыл эшелон с танками КВ-2 для батальона тяжелых танков. Машин было 18 — для трех рот по пяти в каждой и три для взвода командования». Википедия насчитала почти вдвое больше КВ-2, чем Малыгин. Я не имею понятия чем вызвано это несовпадение, но оно характерное.
И очень важная деталь: тяжелые танки поступили за четыре дня до начала войны! Как заявляет в мемуарах Малыгина командир дивизии: «Предупреждаю, что танки (КВ-2 — прим. А.Г.) наши ремонтники не знают. Экипажи подобраны с Т-26, и завтра батальон начнет освоение новой техники».
На освоение у батальона будет всего два дня! Думаю, большинство моих читателей имеют навыки вождения легкового автомобиля. Сможете, сможете ли вы после часа тренировки уверенно работать в сложных, экстремальных условиях на автомобиле «БелАЗ»?
И самое главное. Танки КВ-2 поступили, а снаряды для них нет. Поэтому танки КВ-2 41-й танковой дивизии в первые дни войны участия в боях не принимали! Но почему мы смотрим только на КВ-2. Танк Т-26 тоже для 1941 года — оружие достаточно сильное. Но Т-26 выпускался в разных модификациях и имел разный срок службы. Часть танков дивизии имела очень большой срок службы, были двухбашенными пулеметными, а так же огнеметными...

Как было в действительности?

С началом военных действий части дивизии начали движение в район сбора, который был указан в конверте. Колонну сразу же атаковала авиация врага. Малыгин пишет: «Я вел колонну в район сбора. Авиация врага ходила над нами и частями, готовившимся к контратаке, поливая их свинцом и засыпая бомбами. Одна бомба попала в танк КВ-2. Он загорелся. Второй застрял в болоте. Когда фашисты стали его окружать экипаж взорвал машину».
Кроме того, не часто исследователи уделяют внимание немецкому противотанковому оружию пехоты. Вот фрагмен: «К вечеру стало известно, что из Владимир-Волныска немцев выбили, но дорогой ценой. Из 50 танков Т-26 батальона 82-го танкового полка сгорело около 30. Они горели от огня крупнокалиберных пулеметов, противотанковых ружей, артиллерии. Майор А.С. Сунин, размазывая пот и кровь по лицу (его ранило), показал нам противотанковое ружье системы «базука». Как жаль, что наши пехотинцы не имели такого оружия».
Кстати, описание хода боев и их хронология в Википедии и у Малыгина абсолютно не совпадают.
В частности Малыгин пишет, что 28 июня дивизия, имевшая 150 танков, 100 человек спешенных танкистов (использовавшихся в качестве пехоты и вооруженных револьверами и танковыми пулеметами без сошек) и 24 гаубицы а так же дивизиона зенитной артиллерии и четыре зенитно-пулеметные установки, начала наступление (в Википедии этого наступления нет), которое не достигло намеченной цели...
Думаю, достаточно...
Что мы имеем в итоге? Имеем только то, что с марта 1941 года по 22 июня 1941 года Жуков Г.К стаскивал всевозможный танкохлам к границе, чтобы отрапортовать Сталину И.В. об удвоении количества мехкорпусов, которое он заявил в своем плане. В списки внесли все, что хоть отдаленно напоминало танк и практически всю эту рухлядь признали боеготовой!
Дивизии напоминали склады металлолома!
Не было никакого разгрома танковых армад РККА. Потому что и армад никаких не было. Не могли немцы использовать трофейные танки в массовом масштабе потому что достались им главным образом не танки, а металлолом. Не мог СССР первым атаковать Германию ни в июне, ни в июле, ни в августе. Нечем было и некому.
Для меня в этой истории почти все ясно!

Танки Гитлеру не нужны?

И напоследок, еще штришок. Оказывается, Третий Рейх не просто производил танков меньше, чем Советский Союз. Он и не считал нужным производить их больше.
Предлагаю сделать интересное сравнение: западногерманские историки подсчитали, что в период 1935 - 1939 годов объем военной продукции (в млрд. долларов в ценах 1944 года) США составил 1,5, Англии - 2,5, СССР - 8,0 и Германии аж 12,0. Т.е. немцы производили оружия на сумму значительно БОЛЬШЕ, чем производил СССР! Но что они производили? Это очень интересно. Например, в 1939 году среднемесячное производство в Германии в ценах 1941/42 годов, было таким: боеприпасов на 253 млн. рейхсмаровк, самолетов - на 260 млн. рейхсмарок, разных кораблей - на 10,3 млн. рейхсмарок, полугусеничных тягачей - на 7,7 млн. рейхсмарок, и ВНИМАНИЕ - на 2,1 млн. рейхсмарок было произведено танков! Сравните: 260 млн. - на авиацию и 2, 1 млн. на бронетехнику! В 1940 году пропорции по-прежнему фантастические: на 345 млн. рейхсмарок произведено самолетов и на 14,3 рейхсмарок произведено танков. В штуках в 1940 году Германия произвела легких, средних танков и броневиков 2200 штук. Советский Союз в 1940-м году произвел 2790 танков (не считая броневиков) и при этом еще не выполнил план. Как показали последующие годы Германия легко могла значительно т.е. в разы увеличить производство танков, но не делала этого сознательно. Немцы не видели в этом необходимости. Предположу: вероятно они не считали танки супероружием в которое они превратились в общественном мнении современных историков жанра фольк-хистори. Немцы полагали, что 2200 штук, включая PZ-I - это достаточно. Нач. генштаба РККА Жуков Г.К, как известно, считал, что ему нужно только новых танков в 1941 году 16 тысяч, а всего 32 тысячи штук. В результате к границе собрали и стащили весь танкохлам не обеспечив новые соединения ни артиллерией, ни боеприпасами, ни горючим, ни средствами ПВО, ни инженерными службами…
Конечно, немаловажен вопрос,: а могла ли Германия выпускать танков больше? Может быть немцы хотели, но у них не получилось? Вот что по этому поводу пишет Ганс Керель: "Ни мощь вооруженных сил, ни производительность военной промышленности не были доведены до наивысшего возможного уровня, и потерянное тогда время уже не могло быть наверстано. В войну с Советским Союзом мы вступили в июне 1941 года, имея всего лишь 2,5 тыс. танков. Эта цифра соответствовала месячной продукции 1944 года. В 1942 году судьба самых решающих сражений на Востоке зависела от наличия или нехватки всего лишь каких-нибудь пяти-шести сотен танков, то есть такого количества, которое в 1943 — 1944 годах выпускалось в течение одной недели".
В 1941 году Германия по своим основным производственным возможностям превосходила СССР в два-три раза. Но не считала нужным резко увеличивать производство танков. Это мнение подтверждают и западногерманские историки. Они считают, что по-настоящему военная промышленность заработала только после поражения вермахта под Москвой зимой 1941 - 1942 года. Во время распиаренной "битвы за Англию" немцы сокращали военное производство. Как видно из вышеприведенных цифр, на авиацию они еще тратились - на бронетехнику - средств выделяли по минимуму. Загружать производство они начали в конце 1941 года. И к тотальной мобилизации экономики перешли лишь в 1943 году. Германия, повторюсь, не считала нужным проивзодить вооружений больше. Немцы считали, что тех объемов производства танков им вполне достаточно для войны с СССР.

Уже к концу дня 22 июня 1941 года немцы, продвинувшись на 20 — 70 км, захватили переправы через Неман. Советская оборона оказалась прорванной на нескольких направлениях, система связи нарушена, централизованное управление войсками потеряно. В ответ на наступление войска генерала Ф.И. Кузнецова, не ориентировавшиеся в реальной обстановке и не взаимодействовавшие между собой, пытались осуществить довоенные планы по освобождению заграничных пролетариев от гнета тамошних капиталистов и помещиков.

Авиация, вместо того, чтобы поддерживать наземные силы, совершала налеты на объекты в Восточной Пруссии и, в условиях хорошо организованной системы ПВО противника, несла большие потери. А механизированные корпуса получили приказ нанести контрудар в полосе 8-й армии генерал-полковника П.П. Собенникова, вдоль шоссе Шауляй—Тильзит.

С декабря 1936 — начальник отдела штаба КБФ; с 1938 — начальник штаба; с 1939 — командующий Балтийским флотом.
В трехдневном встречном сражении с 41-м моторизованным корпусом генерала Георга Рейнгардта (1-я и 6-я танковая, 36-я моторизованная, 269-я пехотная дивизии — около 400 танков), советские 12-й и 3-й мехкорпу-са, действовавшие без поддержки пехоты, авиации, тылового обеспечения и связи друг другом, были разгромлены, потеряв почти 1300 танков. В донесении начальника авто-бронетанкового управления Северо-Западного фронта от 2 июля говорилось:
«3-й механизированный корпус не существует. Остатки 12-го механизированного корпуса и остатки чинного состава 3-го механизированного корпуса необходимо вести вместе, расположив их в районе города Луга для нового формирования».
Разбив советские части, Рейнгардт направил свой корпус к Западной Двине.

Дивизии 11-й армии генерал-лейтенанта Василия Ивановича Морозова (1897— 1964) тоже не выдержали сосредоточенного удара бронетанковых кулаков противника. Армия, понесшая тяжелые потери и рассеченная на две части, начала откатываться на северо-восток. Направление Каунас — Двинск оказалось практически без прикрытия. Сюда вклинились 8-я танковая и 3-я моторизованная дивизия из 56-го корпуса генерала Эриха фон Манштейна (1887-1973), насчитывавшие около 200 танков.

Под давлением соединений 4-й танковой группы, поддержанных бомбардировочной авиацией, войска Северо-Западного фронта отходили по расходящимся направлениям: дивизии 8-й армии — к Риге, части 11-й армии — в направлении Свентяны — Дисна. Требовалось проведение срочных мероприятий по организации обороны на реке Западная Двина и ликвидации прорыва на централь-ном участке фронта.

Оборону на рубеже Двины командование фронта решило организовать силами 8-й армии генерала Собенникова и выдвигаемой из глубины 27-й армии под командованием генерал-майора Николая Эрастовича Берзарина (1904 — 1945). Согласно приказа командующего фронтом 8-я армия, в которую входили остатки 10-го, 11-го стрелковых корпусов и 202-й механизированной дивизии, должны были занять оборону на рубеже от Риги до Ливани. Левее от Ливани до Краславы отступали соединения 16-го стрелкового корпуса.

Для объединения действий этих соединений командующий фронтом решил выдвинуть вперед управление 27-й армии с частями обслуживания. Штаб генерала Берзарина на автомобилях перебазировался в район Резекне и с вечера 28 июня вступил в командование частями на даугавпилском направлении. Из Московского военного округа Ставка перебрасывала сюда недоукомплектованный 21-й механизированный корпус генерал-майора Дмитрия Даниловича Лелюшенко (1901 — 1987) — «всего лишь» 175 танков и 129 орудий. Однако генерал Берзарин не успел организовать оборону до подхода противника.
Уже утром 26 июня, на четвертый день войны, 8-я танковая дивизия генерала Брандер бергера, преодолев около 400 км, прорвалась к Даугавпилсу, захватила неповрежденными два больших моста через Западную Двину и заняла плацдарм на правом берегу. На следующий день реку форсировала 3-я мотодивизия генерала Яна.

28 июня немцы успешно отбили контратаку корпуса Лелюшенко и брошенного в «пехотный бой» 5-го воздушно-десантного корпуса, оттеснив их на 40 км от Даугавпилса. Генерал Манштейн всей душой стремился продолжить лихой рейд по советским тылам, но командующий танковой группой приказал ему остановиться. Генерал Хёпнер опасался, что 56-й мотокорпус, оторвавшийся от основных сил на 100 — 130 км, может оказаться в окружении, и потому решил подождать выхода к Двине войск 16-й армии генерал-полковника Эрнста Буша (1885 — 1945) и корпуса Рейнгардта.

В полосе обороны 8-й армии до 29 июня противник активных боевых действий не вел, подтягивая войска к Западной Двине. Отдельные советские части прорывались на восток, в частности остатки 12-го механизированного корпуса, в котором еще имелось около 40 танков, отошли за реку в районе Риги. Штаб корпуса, потерявший связь с высшим командованием и собственными частями, в этот день был окружен в лесах южнее Борисели и уничтожен немцами. Командир корпуса генерал-майор Н.М. Шестопалов попал в плен и умер от ран 6 августа в лагере военнопленных в Шауляе.

29 июня немецкий 41-й моторизованный корпус форсировал Двину в районе Крустпилса. А 30 июня передовой отряд 26-го армейского корпуса 18-й армии генерал-полковника Георга фон Кюхлера захватил мосты в Риге. Все это исключительно осложнило положение 8-й советской армии, которая отступала на правый берег медленнее, чем наступал противник. 1 июля немцы полностью заняли Ригу.
В период с 29 июня по 1 июля командование группы армий «Север» накапливало силы на плацдармах для последующего наступления и приводило соединения в порядок. Согласно приказу верховного командования сухопутных войск (ОКХ), соединения 4-й танковой группы должны были повести стремительное наступление через Резекне в направлении Остров — Псков с целью отрезать советским войскам путь отхода южнее Чудского озера.

Корпус Манштейна за это время полностью сосредоточился в районе Даугавпилса, включив в себя третье моторизованное соединение — дивизию СС «Мертвая голова»; корпус Рейнгардта — в районе Крустпилса. Одновременно к Двине подтянулась пехота 18-й и 16-й армий. Всего в конце июня в группе армий «Север» насчитывалось 25 дивизий, в том числе 3 охранные, входившие в состав 101-го тылового корпуса.

Казалось бы, у командования Северо-Западным фронтом появилась возможность укрепить свои позиции и организовать прочную оборону за водной преградой. Именно этого опасался Манштейн:
«После внезапного рейда корпуса на Даугавпилс прошло уже шесть дней. Противник имел время преодолеть тот шок, который он получил при появлении немецких танков на восточном берегу Двины».

Однако советское командование делало одну ошибку за другой. Вначале войскам 24-го и выделенного из резерва Ставки 41-го стрелковых корпусов 29 июня было приказано сосредоточиться в районе Виляка — Остров, доукомплектоваться и быть готовыми нанести контрудар на Даугавпилс с целью восстановления обороны 27-й армии по Западной Двине. На другой день Ф.И. Кузнецов отменил это решение и принял другое. Он дал приказ на отход в Псковский, Островский и Себежский укрепленные районы. Видимо, это было самое правильное решение в данной обстановке.

1 июля немцы не вели активных боевых действий. Советская фронтовая разведка доложила, что численность войск противника на даугавпилском плацдарме составляет около пехотной дивизии, усиленной танками. Узнав об этом и учитывая требования Ставки о ликвидации вражеских плацдармов, генерал Кузнецов отменил свой приказ и от 30 июня. Он снова велел войскам подготовиться к на-ступлению, которое должно было начаться 2 июля. На подготовку отводилось девять часов, исходное положение для удара надо было занять к 10 часам утра. 8-й армии надлежало ликвидировать крустпилский плацдарм, 27-й — уничтожить противника в районе Даугавпилса.

В армиях в первую очередь приняли меры к тому, чтобы остановить отход войск и возвратить части на рубеж Западной Двины в ранее занимаемые ими районы. Утром 2 июля войска фронта все еще находились в движении и не были готовы ни к наступлению, ни к обороне. Но в 5 часов утра при поддержке всей авиации нанесли свой удар немцы. В итоге советским армиям так и не удалось закрепиться на рубеже реки Западная Двина, их остатки с арьергардными боями отходили по расходящимся направлениям: 8-я армия — в Эстонию, 27-я — на восток, к реке Великая, 11-я — в районе Невеля.

Завершался полный разгром Северо-Западного фронта. На псковском направлении образовалась брешь, в которую устремилась 4-я танковая группа. К исходу дня немецкие подвижные соединения, продвигаясь по шоссе Даугавпилс — Остров, вышли в район 20 — 25 км южнее Резекне и на следующий день заняли город.

Следя за развитием событий на данном направлении, Ставка Главного командования еще 29 июня дала указание заблаговременно организовать оборону на рубеже река Великая и прочно закрыть направление на Ленинград. Она приказала сосредоточить в районе Псков — Остров — Порхов четыре корпуса: 22-й, 24-й, 41-й стрелковые и 1-й механизированный. Опираясь на укрепленные районы, эти соединения должны были подготовить прочную оборону на ленинградском направлении.

1-й механизированный корпус, которым командовал генерал-майор М.Л. Чернявский, был полностью укомплектован и поначалу имел 1039 танков. Однако к моменту развертывания боевых действий на псковско-островском направлении он был раздерган по частям и потерял свое значение как крупное подвижное соединение. Его 1-ю Краснознаменную танковую дивизию перебросили на Северный фронт, а 163-ю механизированную переподчинили командованию 27-й армии. Фактически у генерала Чернявского осталась только 3-я танковая дивизия ге-нерал-майора И.М. Кузнецова, разместившаяся в лесу в 20 км северо-западнее Пскова, но и из ее состава один танковый и один механизированный полки передали 41-му стрелковому корпусу.

41-й корпус под командованием генерала И.С. Кособуцкого (90-я, 111-я, 118-я, 235-я стрелковые дивизии) с 1 июля начал выгружаться на станциях Псков, Карамышево, Черская. По окончании сосредоточения он должен был занять Старо-Псковский, Ново-Псковский и Островский укрепрайоны. Все его дивизии были полностью укомплектованы личным составом, но как и абсолютное большинство соединений Красной Армии, не имели инженерного имущества и средств связи, во всяком случае радиостанций не было ни одной. 22-й стрелковый корпус сосредоточивался в районе Порхова, 24-й — в районе Острова.

Вечером 3 июля генерал Собенников неожиданно получил с мотоциклистом предписание вступить в командование Северо-Западным фронтом. 8-ю армию у него принял генерал-лейтенант Ф.С. Иванов. В этот же день на должность начальника штаба фронта был назначен генерал-лейтенант Николай Федорович Ватутин (1901 — 1944). Прежнее командование сгинуло в окружении, об его судьбе ничего не было известно. Позже выяснилось, что генерал-полковник Ф.И. Кузнецов остался жив, в конце июля он выбрался к своим.
Тем временем танковая группа Хёпнера разделилась: корпус Манштейна, передав 3-ю мотодивизию в подчинение генерала Рейнгардта, резко повернул в направлении Себеж — Опочка; 41-й моторизованный корпус наносил удар на Остров. Немцы выигрывали в темпе: оборону в Островском районе в этот момент занимали лишь 154-й отдельный пулеметный батальон и 398-й стрелковый полк 118-й дивизии, не имевшие артиллерии, гранат, противотанковых мин. Сюда должна была прибыть 235-я стрелковая дивизия, но её эшелоны, следовавшие от Иваново, задержались в пути.

Между тем утром 4 июля 1-я танковая дивизия генерал-лейтенанта Кирхнера достигла южной окраины Острова, с ходу форсировала реку Великая и к вечеру овладела городом. Маневр был значительно облегчен тем, что «красные герои» опять не успели взорвать автомобильный и железнодорожный мосты, захваченные немецкими мотоциклистами. Советские части, вступавшие в бой с колес, противостоять противнику не смогли и поспешно оставили оборонительные позиции. Германский 56-й моторизованный корпус в это время, с трудом преодолевая болотистую местность, продвигался к Себежскому укрепрайону, где закрепились части 21-го механизированного корпуса генерал-майора Д.Д. Лелюшенко.

Оценив обстановку, Собенников приказал командирам 41-го стрелкового и 1-го механизированного корпусов с рассветом 5 июля уничтожить немецкие части в рай-оне Острова и восстановить оборону по реке Великая. Генерал Ватутин в телефонном разговоре предупредил генерала Кособуцкого: "Имейте в виду, ликвидация и уничтожение врага возлагаются персонально на вас, под вашу личную ответственность. За выполнение этого приказа вы отвечаете своей головой"
Для решения поставленной задачи были выделены 468 п стрелковый полк 111-й дивизии и 3-я танковая дивизия с тяжелыми машинами КВ-1 и КВ-2.

В 16.00 советские танкисты ворвались в город, обратив противника в бегство. На следующий день бои в районе Острова разгорелись с новой силой, приняв ожесточенный характер. Однако, по уже ставшей традицией привычке, красные командиры не организовали взаимодействие, вследствие чего дрались в отрыве друг от друга. То есть, танки без пехоты, пехота без танков, и каждый сам ПО себе. Поэтому закрепить успех им не удалось. Дважды танкисты врывались в Остров, потеряли в атаках 140 боевых машин, но без поддержки пехотных соединений удержать его не смогли.

Немцы, подтянув дополнительные силы, сломили 6 июля сопротивление обескровленных советских частей и вынудили их к отходу. 1-я танковая дивизия начала быстро отходить к Пскову, а 6-я — на Порхов. В докладной записке на имя члена Военного совета Северо-Западного фронта корреспондент газеты «Красная Звезда» М. Косарев писал:
«Командир 5-го танкового полка Посенчук рассказывал о бое за Остров. Из его рассказа следует, что сил у немцев на островском направлении очень мало и что захват города нашими частями сорвался только лишь потому, что с поля боя постыдно дезертировала III-я стрелковая дивизия, ее командиры бежали первыми, споров петлицы и сняв знаки различия. Наших сил под Островом сосредоточено очень много, но все они действуют вразнобой, не осуществляя никакого взаимодействия ».

7 июля германским танкам удалось прорваться через боевые порядки корпуса Кособуцкого и стремительно двинуться к южным окраинам города. Для ликвидации этого прорыва советское командование утром 8 июля при казало 41 -му стрелковому и 1-му механизированному корпусам нанести контрудар и уничтожить
противника.

В. Бешанов. Ленинградская оборона.

БЛОКАДА - особая форма ведения военных действий, которая заключается в изоляции блокируемого объекта путем нарушения его внешних связей. Целями блокад являются: принуждение противника к капитуляции, подрыв военно-экономической мощи вражеского государства, истощение сил и средств блокируемой группировки вооруженных сил противника и создания благоприятных условий для ее последующего разгрома и овладения объектом блокады.

Всем известно, что город на Неве собирались удушить блокадой. Даже не овладеть, а просто уничтожить, не принимая капитуляции. О блокадном Ленинграде написано множество книг. В основном о стойкости его жителей, о бомбежках, артобстрелах, голоде, Дороге жизни, о радости прорыва и повышения хлебного пайка. Но крайне мало вразумительного о военных аспектах ленинградской битвы, за исключением первой фазы операция «Искра».

Германская армия, по определению, применила «особую форму» ведения военных действий, она устанавливала блокаду А чем занималась Красная Армия? Говорить, что «обороной Ленинграда», неверно, опять же, по классическому определению, данному еще профессором А.И. Верховским: «Бой называется оборонительным, когда войска, расположившись на месте, добровольно уступают неприятелю инициативу действий и за счет выигранного таким образом времени производят: 1) заблаговременную организацию огня; 2) укрепление местности и маскировку; 3) подготовку встречных ударов. Такая предварительная организация позволяет меньшими силами связать крупные силы врага, а освободившиеся за счет обороны силы использовать для нанесения решающего удара там, где старший начальник хочет добиться победы».

Под Ленинградом все было наоборот: советские войска не стояли на месте, инициативу противнику не уступали и обладали силами, гораздо более крупными, чем враг.

«Война за Ленинград» - это уникальное в своем роде сражение, это одно сплошное наступление, немыслимо кровавое, безуспешное, зачастую бессмысленное. Участвовавшие в этой войне войска Ленинградского и Волховского фронтов не оборонялись никогда. Они непрерывно наступали, а немцы по большей части вели «оборонительный бой», связывая «крупные силы врага». Месяцами атакующие на одних и тех же направлениях советские армии всегда численно превосходили врага и, вполне в соответствии с военной теорией, несли большие потери. Эти потери увеличивались десятикратно за счет необученности наших войск, слабой профессиональной подготовки отцов-командиров и пренебрежения к человеческой жизни. «Старшие начальники» очень хотели добиться победы, посему битва продолжалась три года и обошлась нам в три миллиона убитых, пропавших без вести, получивших ранения военнослужащих. Еще один миллион погиб за это время в самом городе.

Тайну того, как это у них получилось, наши самые именитые полководцы унесли с собой в могилу, а советские историки писали «истории» на основе их мемуаров, из которых можно почерпнуть байки о героизме красноармейцев, вырубавших топором немецкие танки вместе с экипажами или под ураганным огнем искавших на нейтральной полосе потерянный партийный билет, но порой трудно даже разобрать, с кем данный генерал воевал. Большинство из них, складывается впечатление, были по жизни пацифистами и, увлеченные карьерой, мало интересовались военным делом. К примеру, генерал Попов, командовавший 70-й армией, все этапы операции «Багратион» помнил только по организованным в честь освобождения того или иного города банкетам.

Лишь в последнее десятилетие был опубликован ряд документов на тему ленинградского сидения, переведены воспоминания участников событий с той стороны. И относительно совсем недавно благодаря современным питерским энтузиастам появилась возможность увидеть войну снизу, «с точки зрения солдата, ползущего на брюхе по фронтовой грязи, а иногда и уткнувшего нос в эту грязь». Их осталось мало, но те, кто остался, надеются, что мы их услышим.

Как известно, план «Барбаросса» предусматривал одновременное нанесение сокрушающих ударов на трех стратегических направлениях: Ленинградском, Московском и Киевском. При этом взятие Ленинграда и овладение побережьем Балтийского моря рассматривалось как важнейшая цель наступления вермахта.

Нацистское руководство, стремясь захватить «колыбель русской революции», учитывало не только стратегическое, но и огромное политическое и экономическое значение города на Неве. Здесь находились ведущие заводы важнейших отраслей промышленности, в том числе машиностроительной, авиамоторной, радиотехнической, судостроительной, танковой, электромеханической, оптической и других. Примерно 75 % выпускаемой продукции приходилось на оборонный комплекс. Кроме того, Ленинград являлся и крупнейшим транспортным узлом. Успех на этом направлении позволял немцам добиться господства в обширном регионе от Прибалтики до Скандинавии, обеспечивал морские пути для вывоза в Рейх шведской руды и финского никеля, устанавливал контакт на сухопутном театре с потенциальным союзником в войне - Финляндией.

Для наступления на Ленинград в Восточной Пруссии была развернута группа армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала Риттера Вильгельма фон Лееба в составе 18-й и 16-й полевых армий и 4-й танковой группы. Группа «Север» имела 29 дивизий, в том числе 3 танковые и 3 моторизованные, в которых насчитывалось 787 тысяч человек личного состава, 8348 орудий и минометов, 679 танков и штурмовых орудий. Действия наземных сил должны были поддерживать 830 самолетов 1-го воздушного флота генерал-полковника Келлера, в их числе 203 истребителя и 271 бомбардировщик. Директивой № 21 от 18 декабря 1940 года войскам фон Лееба ставилась задача уничтожить находившиеся в Прибалтике части Красной Армии и, овладев портами Балтийского моря, Ленинградом и Кронштадтом, лишить советский флот опорных пунктов. В рамках этой задачи группа армий «Север» наносила главный удар в направлении Двинска (Даугавпилса), выдвигая как можно быстрее свое усиленное правое крыло в район северо-восточнее Опочка с целью не допустить отхода советских войск из Прибалтики. К нанесению первоначального удара на северо-западном направлении привлекалась и часть сил группы армий «Центр», размещенных в Восточной Пруссии: два армейских корпуса 9-й полевой армии и 3-я танковая группа.

Вся немецкая группировка, сосредоточенная на границе Литвы, насчитывала 43 дивизии, в том числе 7 танковых и 6 моторизованных, свыше 13 тысяч орудий и минометов, около 1500 танков и более 1000 самолетов.

С советской стороны группе армий «Север» противостояли войска Прибалтийского особого военного округа под командованием генерал-полковника Ф.И. Кузнецова, до 1941 года ничем выше полка не командовавшего, составившие с началом войны Северо-Западный фронт. В его 8, 11 и 27-й армиях имелось 25 дивизий, в том числе 4 танковые и 2 механизированные, 1 стрелковая и 3 воздушно-десантные бригады - 440 тысяч человек, 7467 орудий и минометов, 1514 танков, 1814 самолетов.

На территории Восточной Финляндии разворачивались три группировки: немецкая армия «Норвегия», финские Юго-Восточная и Карельская армии. Немцы должны были продвигаться на ухтинском, Кандалакшском и мурманском направлениях, а финны - на Карельском перешейке и севернее его, чтобы соединиться с войсками группы армий «Север» в районе Ленинграда и на реке Свирь. На финские части возлагалась также ликвидация советской базы на полуострове Ханко и прикрытие армии «Норвегия» с юга. Всего в Финляндии было сосредоточено 21,5 расчетных дивизий, в которых насчитывалось 407,5 тысячи человек, 3084 орудий и минометов, 192 танка и 424 самолета 5-го воздушного флота и финских ВВС (впрочем, участие финнов в войне против Советского Союза еще стояло под вопросом).

Таким образом, германское командование рассчитывало захватить Ленинград двойным ударом: с севера - финскими войсками, с юга - силами немецкой группы армий «Север». При этом германский Генштаб понимал, что наличных сил вермахта может не хватить для успешных действий сразу на всех стратегических направлениях. Поскольку Гитлер считал овладение Ленинградом «неотложной задачей», в плане «Барбаросса» была заложена идея остановки наступления группы армий «Центр» на рубеже Днепра и переброски части ее сил на север для победоносного завершения операции по овладению Северной столицей СССР. Наступление на Москву - мечта германского генералитета - до взятия Ленинграда не планировалось.

100 лет создания РККА и РККФ (Советской Армии и ВМФ)!

Светлой памяти Г. А. Соколовой посвящается…

«Россия нам отечество: ее судьба и в славе и в уничижении равно для нас достопамятна», - писал в свое время отец русской истории Николай Михайлович Карамзин. События лета 1941 года вряд ли можно отнести к славным страницам нашей истории. Скорее уж к трагическим, но в этой трагедии, помимо горечи поражения, было нечто еще более горькое - паника и деморализация армии. Это явление не то чтобы скрывалось в советской историографии войны - его масштабы были слишком велики для этого, - но упоминалось как бы вскользь, неохотно, мол, да, была паника, но были и те, кто героически выполнял свой долг… И дальше шел рассказ о героизме храбрых. Это и понятно - рассказывать о героях, пусть и проигранных сражений, куда поучительнее и интереснее, чем о тех, кто, бросая позиции и оружие, бежал куда глаза глядят… Но без этого рассказа, без рассмотрения этого явления, его причин и последствий мы никогда не сможем полностью понять, что же произошло в роковом июне 1941 года. Поэтому пришло время приподнять покров тайны с одной из самых горьких страниц нашей истории.

Внезапность, которой не было

Одной из главных причин, которой советская историография объясняла неудачное начало войны, была пресловутая «внезапность нападения». Мы остановимся на этом вопросе подробно, потому что именно внезапность нападения в советской историографии считалась чуть ли не единственной причиной тех фактов паники, которые нехотя признавались.

Можно проследить эволюцию этой версии от 1941 года до наших дней.

Впервые о внезапности нападения как одной из причин поражения Советской Армии в приграничных сражениях заговорил не кто иной, как сам товарищ Сталин. Говоря о причинах неудач РККА, он заявил: «Немалое значение имело здесь и то обстоятельство, что фашистская Германия неожиданно и вероломно нарушила пакт о ненападении, заключенный в 1939 году между ней и СССР… Она добилась этим некоторого выигрышного положения для своих войск…»

Впрочем, через некоторое время причину успеха немецкого нападения стали видеть в деятельности… самого товарища Сталина. Преемник Сталина во главе советского государства Н. С. Хрущев с трибуны XX съезда партии обличал ушедшего в мир иной вождя, рассматривая тезис о внезапности как попытку самооправдания Сталина: «В ходе войны и после нее Сталин выдвинул такой тезис, что трагедия, которую пережил наш народ в начальный период войны, является якобы результатом „внезапности“ нападения немцев на Советский Союз. Но ведь это, товарищи, совершенно не соответствует действительности».

Подлинными причинами успеха немцев, по мнению Хрущева, являлись «беспечность и игнорирование очевидных фактов» со стороны самого Сталина.

Но после ухода Хрущева от власти тезис о «внезапности» вновь вернулся на место главного фактора успеха германской армии летом 1941 года, при этом в качестве причин достижения немцами внезапности одно из первых мест заняли «просчеты советского руководства и лично Сталина».

В многочисленных публицистических статьях и исторических исследованиях позднесоветского периода появились тезисы о том, что Сталин «не верил в возможность нападения на СССР» или «боялся Гитлера» и т. д. В общем, тезис о «внезапности» нападения немцев оказался весьма живуч.

Однако публикация в самом конце XX - начале XXI века многих документов и нецензурированных мемуаров позволяет нам не просто отнестись к нему критически, но и полностью отвергнуть его.

Рассмотрим ситуацию на основании того, что мы знаем сейчас. Осенью 1939 года советское руководство приняло решение о нейтралитете страны в начавшейся Второй мировой войне. У этого решения были очевидные плюсы (они подробно описаны еще советской историографией, поэтому здесь мы их рассматривать не будем), но были также и весьма серьезные минусы, главным из которых была крайне неблагоприятная ситуация для Советской Армии в случае конфликта с Германией.

Начав войну, немцы провели полную мобилизацию и укомплектовали армию по штатам военного времени. Советские же вооруженные силы после окончания Польского похода и Зимней войны вернулись к состоянию мирного времени. Для приведения их в боеготовность необходимо было провести мобилизацию, сосредоточение и развертывание согласно заранее разработанным планам. Все это требует времени, причем немцы получают значительную фору - их войска уже отмобилизованы, а для сосредоточения и развертывания им нужно куда меньше времени, чем советским войскам, благодаря наличию более развитой транспортной инфраструктуры и меньших расстояний.

Первоначально советское руководство полагало, что располагает достаточным запасом времени, однако быстрый разгром немцами французской армии и английского экспедиционного корпуса резко изменили ситуацию. Точкой отсчета, по-видимому, стали берлинские переговоры между наркомом иностранных дел СССР В. М. Молотовым и гитлеровским руководством. Именно после них Гитлер подписал свою директиву № 18, известную как план «Барбаросса». Советское руководство также стало предполагать возможность развития событий по наихудшему варианту.

В январе 1941 года в Генштабе РККА при активном интересе со стороны политического руководства страны прошла серия штабных игр на картах с участием высшего командного состава армии. Примечательно, что все игры были посвящены возможному развитию событий на советско-германском рубеже соприкосновения. По итогам этого мероприятия были произведены значительные кадровые перестановки в высшем эшелоне армии.

Весной 1941 года внешняя разведка СССР стала информировать советское военное и политическое руководство о намерении Германии решить все проблемы в отношениях с СССР военным путем. Безусловно, информация носила весьма отрывочный, малодостоверный, а подчас и сумбурный характер, но и из нее были сделаны вполне определенные выводы.

По-видимому, в конце марта война стала считаться вполне вероятной, в апреле-мае под видом «Больших учебных сборов» в войска были призваны около 800 тыс. резервистов - т. е. началась скрытая мобилизация. В это же время началась переброска войск из тыловых округов в приграничные - т. е. скрытое сосредоточение советских войск.

Не позднее 15 мая 1941 года нарком обороны СССР и начальник Генштаба РККА подают Сталину соображения по возможному ведению войны с Германией. Сей документ, опубликованный в 90-е годы XX века, показывает, что как минимум военным руководством СССР война с Германией летом 1941 года воспринималась как вполне вероятное событие. Современные историки предполагают, что представленный документ не был утвержден Сталиным, однако не позднее 20-х чисел мая Генштаб РККА отдает директивы приграничным округам о разработке к 25 мая 1941 года точных планов прикрытия государственной границы.

19 июня наркомат обороны отдает приказ о рассредоточении авиации и маскировке полевых аэродромов.

В это же время отдается распоряжение о выдвижении окружных штабов на специально оборудованные командные пункты.

21 июня политбюро решает вопрос о назначении командующих фронтами, и в тот же день вечером наркомат обороны отдает Директиву № 1 о рассредоточении авиации, занятии огневых точек приграничных укрепрайонов и т. д.

Документы показывают, что советское руководство ожидало войну в конце июня или начале июля 1941 года и в своих расчетах ошиблось совсем не намного.

Как показывают исследования М. Мельтюхова, в результате частичной мобилизации и переброски войск из тыловых округов советское командование сумело сосредоточить у западной границы силы, сопоставимые с армией вторжения.

Как мы видим, за немцами остается лишь незначительное преимущество в личном составе.

Таким образом, опубликованные в настоящее время документы позволяют утверждать, что нападение Германии не было для советского военного и политического руководства неожиданным, его ожидали, к нему готовились. Мы не беремся оценить качество этой подготовки, адекватность и продуманность принятых решений, но сам факт их принятия не позволяет нам говорить о «внезапности» войны для высшего руководства СССР.

И начало войны не вызывает у советского руководства паники или рассеянности. В войска оперативно направляются Директивы № 2 и № 3, явно вытекающие из предвоенных планов, для координации действий войск и помощи командующим фронтами в войска выехали представители Верховного Командования - Г. К. Жуков, Г. И. Кулик, К. А. Мерецков, первые сводки с фронтов обнадеживали, но… Но вскоре ситуация резко ухудшилась, и одной из причин этого стала начавшаяся в войсках паника.

Паника, как это было

Как мы уже упоминали выше, в советской историографии это явление практически не рассматривалось. Только иногда упоминалось: «да, была паника, но…», после чего следовал рассказ о мужестве тех, кто панике не поддался. Лишь отдельные упоминания в мемуарах да опубликованные в наши дни документы донесли до нас описание страшной трагедии.

Из мемуаров Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского:

«Наблюдались случаи, когда даже целые части, попавшие под внезапный фланговый удар небольшой группы вражеских танков и авиации, подвергались панике… Боязнь окружения и страх перед воображаемыми парашютными десантами противника в течение длительного времени были настоящим бичом. И только там, где были крепкие кадры командного и политического состава, люди в любой обстановке дрались уверенно, оказывая врагу организованный отпор.

Как пример приведу случай, имевший место на участке, занимаемом корпусом. На КП корпуса днем был доставлен генерал без оружия, в растерзанном кителе, измученный и выбившийся из сил, который рассказал, что, следуя по заданию штаба фронта в штаб 5-й армии для выяснения обстановки, увидел западнее Ровно стремглав мчавшиеся на восток одна за другой автомашины с нашими бойцами. Словом, генерал уловил панику и, чтобы узнать причину, породившую ее, решил задержать одну из машин. В конце концов это ему удалось. В машине оказалось до 20 человек. Вместо ответов на вопросы, куда они бегут и какой они части, генерала втащили в кузов и хором стали допрашивать. Затем, не долго думая, объявили переодетым диверсантом, отобрали документы и оружие и тут же вынесли смертный приговор. Изловчившись, генерал выпрыгнул на ходу, скатился с дороги в густую рожь. Лесом добрался до нашего КП.

Случаи обстрела лиц, пытавшихся задержать паникеров, имели место и на других участках. Бегущие с фронта поступали так, видимо, из боязни, чтобы их не вернули обратно. Сами же они объясняли свое поведение различными причинами: их части погибли и они остались одни; вырвавшись из окружения, были атакованы высадившимися в тылу парашютистами; не доезжая до части, были обстреляны в лесу „кукушками“, и тому подобное.

Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20-й тд. В память врезались слова его посмертной записки. „Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, - извещалось в ней, - вынудило меня к самоубийству“.

Случаи малодушия и неустойчивости принимали различные формы. То, что они приобрели не единичный характер, беспокоило командный и политический состав, партийные и комсомольские организации, вынуждало принимать экстренные меры для предотвращения этих явлений» .

Из мемуаров генерал-лейтенанта Попеля:

«Когда до Яворова оставалось километров пятнадцать-двадцать, в узком проходе между разбитыми грузовиками и перевернутыми повозками моя „эмка“ нос в нос столкнулась со штабной машиной. Разминуться невозможно. Я вышел на дорогу. За встречным автомобилем тракторы тащили гаубицы.

Меня заинтересовало - что за часть, куда следует. Из машины выскочили майор со старательно закрученными гусарскими усами и маленький круглый капитан. Представились: командир полка, начальник штаба.

- Какая задача?

Майор замялся:

- Спасаем матчасть…

- То есть как - спасаете? Приказ такой получили?

- Нам приказ получать не от кого - штаб корпуса в Яворове остался, а там уже фашисты. Вот и решили спасти технику. У старой границы пригодится…

Второй раз за какие-нибудь час-полтора я слышал о старой границе. Мысль о ней, как о рубеже, до которого можно отступать, а там уж дать бой, накрепко засела в мозгах многих красноармейцев и командиров. Такая мысль примиряла с отступлением от новой государственной границы. Об этом - заметил я у себя в блокноте - надо будет при первой же возможности предупредить политработников.

Что до гаубичного полка, то мне стало ясно: артиллеристы самовольно бросили огневые позиции. Я приказал остановиться, связаться с ближайшим штабом стрелковой части и развернуть орудия на север.

Усатый майор не спешил выполнять приказ. Пришлось пригрозить:

- Если попытаетесь опять „спасать матчасть“, - пойдете под суд» .

Из протокола допроса бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова:

«…были поставлены литовские части, которые воевать не хотели. После первого нажима на левое крыло прибалтов литовские части перестреляли своих командиров и разбежались…» .

Из мемуаров генерала армии А. В. Горбатова: «В тот период войны, особенно в первый месяц, часто можно было слышать: „Нас обошли“, „Мы окружены“, „В нашем тылу выброшены парашютисты“ и т. п. Не только солдаты, но и необстрелянные командиры были излишне восприимчивы к таким фактам, обычным в ходе современной войны; многие были склонны верить преувеличенным, а зачастую и просто нелепым слухам.

Не доехав километра три до переднего края обороны, я увидел общий беспорядочный отход по шоссе трехтысячного полка. В гуще солдат шли растерянные командиры различных рангов. На поле изредка рвались снаряды противника, не причиняя вреда. Сойдя с машины, я громко закричал: „Стой, стой, стой!“ - и после того, как все остановились, скомандовал: „Всем повернуться кругом“. Повернув людей лицом к противнику, я подал команду: „Ложись!“ После этого приказал командирам подойти ко мне. Стал выяснять причину отхода. Одни отвечали, что получили команду, переданную по цепи, другие отвечали: „Видим, что все отходят, начали отходить и мы“. Из группы лежащих недалеко солдат раздался голос: „Смотрите, какой огонь открыли немцы, а наша артиллерия молчит“. Другие поддержали это замечание.

Мне стало ясно, что первой причиной отхода явилось воздействие артогня на необстрелянных бойцов, второй причиной - провокационная передача не отданного старшим начальником приказа на отход. Главной же причиной была слабость командиров, которые не сумели остановить панику и сами подчинились стихии отхода.

Вскоре мы стали догонять разрозненные группы, идущие на восток, к станциям Лиозно и Рудня. Останавливая их, я стыдил, ругал, приказывал вернуться, смотрел, как они нехотя возвращаются, и снова догонял следующие группы. Не скрою, что в ряде случаев, подъезжая к голове большой группы, я выходил из машины и тем, кто ехал впереди верхом на лошади, приказывал спешиваться. В отношении самых старших я преступал иногда границы дозволенного. Я сильно себя ругал, даже испытывал угрызения совести, но ведь порой добрые слова бывают бессильны» .

Александр Васильевич Горбатов был заместителем командира 25-го стрелкового корпуса РККА. Недавно опубликованные документы описывают трагическую судьбу этого соединения:

«10–20 июля сего года части 25-го ск, занимавшие оборону в районе города Витебска, Сураж-Витебский, позорно разбежались, открыли дорогу противнику для продвижения на Восток, а впоследствии, попав в окружение, потеряли большинство личного состава и материальную часть.

К 17.00 в тот же день генерал-майор Честохвалов сообщил, что мехчасти противника прорвались в районе Витебска и движутся по шоссе Витебск - Сураж, „штаб окружен“. Приказал корпусным частям отходить на восток, бросив на произвол находившиеся в обороне на западном берегу Западной Двины части 134-й сд.

После указания командира корпуса Честохвалова об отступлении началось паническое бегство на восток. Первыми побежали штаб корпуса и 2-й эшелон штаба 134-й сд, возглавляемый начальником штаба дивизии подполковником Светличным, который с 9 июля на КП отсутствовал - „отстал“ и только к моменту отхода 12 июля прибыл в село Прудники». (Полный текст документа смотри в Приложении.)

Итогом стало пленение противником большей части бойцов трех дивизий, входивших в состав корпуса, в том числе и самого генерала Честохвалова.

25-й стрелковый корпус не был единственным соединением РККА, бежавшим с поля боя:

«6 июля у Нового Мирополя потерпела поражение, понеся большие потери людьми и материальной частью, 199-я стрелковая дивизия. Особый отдел Юго-Западного фронта в связи с этим произвел расследование, в результате которого установлено: 3 июля командующий Юго-Западным фронтом приказал 199-й стрелковой дивизии к утру 5 июля занять и прочно удерживать южный фас Новоград-Волынского укрепрайона. Этот приказ командование дивизии выполнило с опозданием. Части дивизии заняли оборону позже указанного срока, кроме того, во время марша не было организовано питание бойцов. Люди, особенно 617-го стрелкового полка, прибыли в район обороны истощенными. После занятия района обороны командование дивизии не произвело разведку сил противника, не приняло мер к взрыву моста через р. Случь на данном участке обороны, что дало возможность противнику перебросить танки и мотомехпехоту. В связи с тем, что командование не установило связи штаба дивизии с полками, 6 июля 617-й и 584-й стрелковые полки действовали без всякого руководства со стороны командования дивизии. Во время паники, создавшейся в подразделениях при наступлении противника, командование не сумело предотвратить начавшееся бегство. Управление штаба дивизии разбежалось. Командир дивизии Алексеев, зам. командира по политчасти Коржев и начальник штаба дивизии Герман оставили полки и с остатками штаба бежали в тыл».

«Части 199-й стрелковой дивизии разысканы в Ольшаны (40 км юго-восточнее Белая Церковь)».

Современный историк вынужден констатировать: «За 6 дней соединение проделало путь в 300 км, по 50 (!!!) км в день. Это темп, превышающий нормативы на форсированный марш стрелковой дивизии. На язык просится неприятное слово „бегство“» .

Из Гомельского обкома партии в Кремль доносили: «…деморализующее поведение очень значительного числа командного состава: уход с фронта командиров под предлогом сопровождения эвакуированных семейств, групповое бегство из части разлагающе действует на население и сеет панику в тылу» .

Можно привести и другие примеры с других фронтов и направлений, где происходили такие же явления, однако и приведенных выше цитат достаточно, чтобы понять - паника первых недель войны была массовой и охватила сотни тысяч человек. Паника была массовой и стала одной из причин сокрушительного поражения РККА в приграничном сражении - безусловно, превосходство в организации, технике, уровне командования давало гитлеровским войскам изрядные преимущества, но они могли бы хоть частично быть компенсированы храбростью и стойкостью красноармейцев, но увы - летом 1941 года храбрость и стойкость проявляли лишь единицы.

Можно отметить ряд важных особенностей рассматриваемого нами явления:

В наименьшей степени панике были подвержены механизированные (танковые) части, моряки и войска НКВД. В ходе работы над темой автору не удалось отыскать ни одного упоминания о панике среди бойцов пограничных войск НКВД;

На втором месте по стойкости оказываются ВВС, артиллерия и кавалерия;

Наименее же стойкой оказалась «царица полей» - пехота.

Панике оказались подвержены не только и не столько недавно мобилизованные резервисты, но и кадровые части РККА. И это уже само по себе вызывает особенный интерес. Из военной истории мы знаем, что кадровые части, прошедшие хорошую военную подготовку в мирное время, укомплектованные наиболее оптимальными по своим возрастным и психологическим данным солдатами призыва мирного времени, являются, как правило, и наиболее стойкими в бою. И эту их особенность полководцы массовых армий старались использовать.

Так, в ходе Гражданской войны в США командование северных штатов, формируя многочисленную добровольческую армию, намеренно оставило нетронутыми немногочисленные кадровые части, используя их как наиболее надежные и обученные резервы в решающие моменты сражений.

Перед Первой мировой войной французское военное командование намеренно не включало резервистов в кадровые части мирного времени, полагая, что это могло подорвать их «элан виталь» - боевой дух.

Да и сама стратегия сторон в начале Первой мировой войны была рассчитана на быстрые удары, используя силу и боевой дух кадрового состава армии. Поэтому паническое поведение кадровых частей РККА как минимум не типично для военной истории.

Важно отметить, что паника охватила не только рядовой, но и командный состав. Более того, советское руководство полагало, что именно командный состав стал источником панических настроений, о чем напрямую и заявило войскам в постановлении ГКО СССР № ГОКО-169сс от 16 июля 1941 года, в котором говорилось о предании суду военного трибунала 9 высших генералов Западного фронта, включая командующего фронтом генерала армии Д. Г. Павлова.

Этот же мотив прослеживается и в приказе о введении института военных комиссаров (введен в тот же день), и в приказе № 270, который фактически подрывал основы единоначалия и требовал от подчиненных контроля за деятельностью командиров:

«Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, потребовать от вышестоящего начальника, если часть его находится в окружении, драться до последней возможности, чтобы пробиться к своим, и если такой начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться в плен - уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи» .

Некоторые основания для обеспокоенности у советского руководства были - всего за годы войны в плен попало 86 советских генералов, при этом 72 из них - в 1941 году. Такое же количество - 74 генерала погибли на поле боя, 4 военачальника, не желая сдаваться в плен, застрелились в безвыходной ситуации. Еще 3 пустили себе пулю в лоб, не выдержав груза ответственности и потрясения от неудач.

Впрочем, что генералы - история сохранила для нас упоминание и о паникующем Маршале Советского Союза. В начале войны маршал Кулик был назначен представителем Ставки на Западном фронте. Прибыв к войскам, полководец отнюдь не являл собой образец бодрости:

«Неожиданно на КП прибывает Маршал Советского Союза Г. Н. Кулик. На нем запыленный комбинезон, пилотка. Вид утомленный. Докладываю о положении войск и мерах, принятых для отражения ударов противника.

Кулик слушает, потом разводит руками, произносит неопределенное: „Да-а“. По всему видно, вылетая из Москвы, он не предполагал встретить здесь столь серьезную обстановку.

В полдень маршал покинул наш КП. Прощаясь, он сказал, чтобы я попытался что-нибудь сделать.

Я смотрел вслед удалявшейся машине Кулика, так и не поняв, зачем он приезжал.

Встречаясь, беседуя с Куликом в мирное время, считал его волевым, энергичным человеком. А вот когда непосредственная опасность нависла над Родиной и от каждого потребовались особое самообладание и твердость духа, насколько мне показалось, у Кулика сдали нервы» .

Оказавшись в окружении, маршал переоделся в крестьянскую одежду и в одиночестве перешел линию фронта. Более столь ответственных постов ему не доверяли, но и на менее ответственных он повел себя так, что стал предметом специального приказа самого Верховного Главнокомандующего:

«Кулик, по прибытии 12 ноября 1941 года в город Керчь, не только не принял на месте решительных мер против панических настроений командования крымских войск, но своим пораженческим поведением в Керчи только усилил панику и деморализацию в среде командования крымских войск.

Такое поведение Кулика не случайно, так как аналогичное его пораженческое поведение имело место также при самовольной сдаче в ноябре 1941 года города Ростова, без санкции Ставки и вопреки приказу Ставки.

Преступление Кулика заключается в том, что он никак не использовал имеющихся возможностей по защите Керчи и Ростова, не организовал их оборону и вел себя как трус, перепуганный немцами, как пораженец, потерявший перспективу и не верящий в нашу победу над немецкими захватчиками» .

Сеющий панику и пораженческие настроения маршал СССР - случай уникальный в военной истории.

Одним из главных итогов паники стали катастрофические потери РККА. По данным комиссии С. В. Кривошеева, за III квартал 1941 года РККА безвозвратно потеряла 2 067 801 человек, что составило 75,34 % от общей численности вступивших в бой войск, причем большую часть этих потерь наша армия понесла пленными. Всего за 1941 год в плен попало 2 335 482 бойцов и командиров РККА, что составляет более половины от числа военнопленных за все годы войны, и большая часть из этих людей попала в плен в первые недели войны. На одного убитого в июне-августе 1941 года приходится 4 пленных. И здесь не так уж и важно, поднял ли боец руки сам или, в панике убегая, стал легкой добычей солдат победоносного вермахта, конец был один - лагерь за колючей проволокой…

Вторая тайна, связанная с паникой, молчание о причинах

Как мы уже упоминали выше, советская историография войны старалась обойти тему паники 1941 года стороной. Несколько шире освещен вопрос оказался в художественной литературе - достаточно вспомнить такие произведения, как «Живые и мертвые», «Война на западном направлении», «Зеленая Брама», где интересующая нас тема затрагивалась, и затрагивалась порой весьма подробно. Главной причиной паники, озвученной в литературе, оставалась все та же пресловутая «внезапность». Вот как объясняет причины паники главный герой романа «Живые и мертвые» комбриг Серпилин.

«Да, паникеров немало, - согласился он. - А что вы хотите от людей? Им и в бою страшно бывает, а без боя - вдвое! С чего начинается? Идет у себя же в тылу по дороге - а на него танк! Бросился на другую - а на него другой! Лег на землю - а по нему с неба! Вот вам и паникеры! Но на это надо трезво смотреть: девять из десяти не на всю жизнь паникеры. Дай им передышку, приведи в порядок, поставь их потом в нормальные условия боя, и они свое отработают. А так, конечно, глаза по пятаку, губы трясутся, радости от такого мало, только смотришь и думаешь: хоть бы уж они все поскорей через твои позиции прошли. Нет, идут и идут. Хорошо, конечно, что идут, они еще воевать будут, но наше-то положение трудное!»

Такое объяснение было простым и понятным простому обывателю, но приведенные выше нами факты оно не объясняет. И 25-й стрелковый корпус, и 199-я стрелковая дивизия встретили врага не в лесу или на дороге, а на заранее подготовленных позициях (199-я сд - даже в укрепрайоне!) и побежали от первого же соприкосновения с противником. Застать врасплох немцы могли отдельные части, но никак не всю РККА на всех активных фронтах.

Генерал А. В. Горбатов, отрывки из мемуаров которого мы приводили выше, попытался по-своему осмыслить причины произошедшего:

«Мне, только что вернувшемуся в армию, все это казалось плохим сном. Не верилось тому, что видели глаза. Я пытался отогнать навязчивую мысль: „Неужели 1937–1938 годы так подорвали веру солдат в своих командиров, что они и сейчас думают, не командуют ли ими „враги народа““? Нет, этого не может быть. Вернее другое: неопытные и необстрелянные командиры несмело и неумело берутся за исполнение своих высоких обязанностей» .

Низкое качество командиров сам генерал объяснял последствиями репрессий 1937–1938 годов.

Эта версия на первый взгляд выглядит более логичной. Она объясняет панику неопытностью командиров (которая, в свою очередь, имеет свои причины), которые попросту не сумели справиться с вверенными им войсками. Но отчего запаниковали сами командиры? Кадровые военные, те, для кого защита Отечества является смыслом жизни, кто выбрал для себя нелегкую, но почетную профессию - Родину защищать? К тому же мы уже отмечали выше, что разные рода войск РККА оказались в разной степени подвержены панике. Уровень подготовки командиров был примерно одинаков, но танковые и механизированные части даже при безграмотном и некомпетентном руководстве проявляли в бою стойкость и мужество даже в безнадежных ситуациях, а пехотные дивизии бросали позиции и беспорядочно отступали.

Нет, и эта причина удовлетворить нас не может.

И все-таки, почему советские историки за почти полвека изучения Великой Отечественной войны не предложили нам адекватной версии? Ведь, несмотря на все недостатки и проблемы советской исторической науки, она все-таки осветила очень многие аспекты войны. Но к теме массовой паники 1941 года так и не подступилась. Почему? А ведь без ответа на этот вопрос мы не можем понять и другого - как советское руководство смогло справиться с феноменом массовой паники? Почему спешно сформированные из мобилизованных резервистов дивизии уже осенью 41-го года сумели остановить немцев, сорвав планы захвата Москвы и Ленинграда? Неужели советские командиры столь быстро обрели боевой опыт и умение работать с личным составом, а немцы утратили искусство внезапных ударов? Нет, мы знаем, что таких изменений не произошло. Но чтобы понять, как советское руководство сумело справиться с паникой, мы должны знать ее подлинные причины, а для этого нам необходимо углубиться в социальную Страны Советов. Почему именно в социальную? Потому что необходимо вспомнить древнюю аксиому военной науки - воюет не оружие, воюют люди. И если война - лишь продолжение политики другими средствами, то армия - лишь отражение общества, которое она призвана защищать. Поэтому ключ к загадке лежит в истории советского общества в 20–30-е годы XX века.

Мы старый мир разрушим…

Мы не случайно использовали в названии этого подраздела строку из большевистского партийного гимна. Дело в том, что слово «мир» в старом русском языке, на котором говорили в Российской империи, означало не только мир, как состояние отсутствия войны, и не только мир как Вселенную, но и мир в значении «общество». В наше время только в церковном языке уцелело понятие «мирской» - т. е. нецерковный. Поэтому ныне строка из партийного гимна звучит просто апокалиптически, но в момент ее написания, а вернее, перевода на русский язык, она имела другой и совершенно конкретный смысл - речь шла об уничтожении старого общества и создании общества нового. Рассмотрим, как же большевики воплощали свои планы в жизнь.

В результате Гражданской войны страна понесла большие потери в численности населения: отделились целые области - Польша, Финляндия, Прибалтика, часть собственно русских земель была захвачена соседями (Западная Белоруссия, Бессарабия и т. д.), миллионы людей оказались на чужбине в результате эмиграции, миллионы - погибли от голода, сотни тысяч - стали жертвами революционного и контрреволюционного террора. В целом специалисты оценивают людские потери страны в результате революции и Гражданской войны в 10–15 млн человек, т. е. около 10 % от населения Российской империи на 1913 год.

Однако, как это ни неожиданно звучит, но значительных изменений в российском обществе не произошло. Изменилась социальная структура, на место прежней титулованной и служилой элиты пришел Аппарат, а высшее руководство оказалось в руках революционеров. Старая элита оказалась лишенной политических прав и собственности, но в этот момент вопрос об ее физическом уничтожении еще не стоял. Более того, с введением НЭПа значительная часть прежнего торгового сословия сумела вернуть себе собственность и возобновить занятия предпринимательской деятельностью. Сохранила свои посты значительная часть старых специалистов (других попросту не было), и не просто сохранила, но заставила новую власть с собой считаться. Крестьянство, избавившись от помещиков и став фактически монопольным собственником земли, сохранило привычный уклад жизни…

Власть большевистского руководства покоилась на компромиссе - общество признавало новую власть, а та, в свою очередь, старалась избегать резких социальных преобразований.

Такое «смирение» власти было вызвано двумя причинами - с одной стороны, власть просто не чувствовала в себе достаточно сил для преобразования общества, с другой - в рядах большевистской партии шла отчаянная полемика по вопросу дальнейшего развития страны, революции и общества. Не будем рассматривать подробно ход этой борьбы, он достаточно хорошо освещен нашими современными историками, укажем лишь, что в результате жестокой и бескомпромиссной схватки верх одержал И. В. Сталин и его сторонники. Парадигмой, которую защищала эта группа, было превращение советского государства в плацдарм нового социалистического общества, а затем постепенное расширение этого плацдарма до размеров всего земного шара. Основные принципы этого общества нашли свое отражение в Конституции СССР 1936 года, которая представляла собой своего рода заявку на кодекс новой, социалистической эры, мощный идеологический и законодательный аргумент в арсенале строителей мировой коммунии.

Примечательно, что впервые ряд основных положений новой Конституции Сталин публично огласил не на партийном съезде или конференции, а в интервью руководителю одного из крупнейших американских газетных объединений «Скриппс-Говард ньюспейперс» Рою Уильяму Говарду 1 мая 1936 года. Таким образом, основные тезисы новой конституции с самого начала были озвучены не только для советской (интервью Сталина через четыре дня перепечатали все ведущие советские газеты), но и для западной аудитории.

Предназначение новой Конституции не было секретом и для советского общества - секретные документы НКВД, отмечающие настроения граждан, зафиксировали следующий отзыв о новом основном законе - «конституция написана не для нас, а для международного пролетариата» .

Создание такого документа имело исторический прецедент в прошлом, в эпоху утверждения в Европе идей либерализма. Тогда таким документом, ставшим своего рода квинтэссенцией доктрины Великой французской революции, стал знаменитый Кодекс Наполеона. Между историческими судьбами этих документов весьма много общего - оба они были созданы как подведение итогов революционных процессов, оба несли на себе отпечаток личности создателей - диктаторов, оказавшихся у власти в ходе революционных процессов, и международное значение обоих документов было не меньшим, чем внутреннее, оба документа оставили глубокий след в истории - Кодекс Наполеона в измененном виде и по сию пору служит основой гражданского законодательства большинства европейских государств, а от сталинской Конституции ведет свое начало концепция социального государства, столь распространенная сейчас в той же Западной Европе. Не случайно именно во время разработки и принятия Конституции СССР в Советском Союзе создается и выходит в свет одна из заметных в мировой историографии работ, посвященных французскому императору, - «Наполеон» академика Е. В. Тарле. И видимо, отнюдь не случайно к этой работе проявляет интерес сам «отец народов», высоко оценивший сей труд.

Но прежде чем перейти к построению нового общества, большевикам необходимо было уничтожить старое общество, доставшееся им в наследство от Российской империи. Уничтожить, конечно, не в физическом смысле (хотя террор и был одним из важных инструментов социальной инженерии), но уничтожить как структуру, разрушить стереотипы поведения, систему ценностей, общественных отношений и затем на расчищенном месте построить «новый мир».

По старому обществу был нанесен ряд целенаправленных ударов.

Удар первый - крестьянство

Наиболее крупной частью общества, хранившей традиционный образ жизни и, соответственно, традиционные ценности, было крестьянство, составлявшее, по некоторым оценкам, до 80 % населения страны. Именно по нему большевики и нанесли главный удар, начав принудительную коллективизацию.

В трудах современных исторических публицистов и некоторых историков, ставящих своей целью оправдание действий сталинского режима, в качестве наиболее важного аспекта коллективизации выдвигается аспект экономический - повышение производства товарного хлеба. Так, известный современный историк М. И. Мельтюхов пишет: «Осуществление форсированной индустриализации зависело от стабильного снабжения населения продовольствием, что требовало государственной монополии не только на хлебном рынке, но и во всем сельском хозяйстве. Эту проблему была призвана решить начавшаяся в 1929 году коллективизация, которая резко подняла товарность сельского хозяйства за счет снижения жизненного уровня в деревне» .

Вот так вот - за счет снижения жизненного уровня. Ниже мы увидим, чего стоят утверждения о «стабильном снабжении населения продовольствием» и что скрывается за словами «снижение жизненного уровня в деревне».

Тотальное наступление на крестьянство началось с того, что состоявшийся 10–17 ноября 1929 года Пленум ЦК ВКП(б) принял решение о переходе к политике «ликвидации кулачества как класса на основе сплошной коллективизации». Конкретные механизмы реализации этого решения выработала созданная 5 декабря того же года комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) под председательством наркома земледелия Я. А. Яковлева (Эпштейна).

«Во-первых, проводить в районах сплошной коллективизации на основе постановлений сельских сходов и местных съездов Советов экспроприацию всех средств производства раскулаченных крестьянских хозяйств и их передачу в неделимый фонд колхозов.

Во-вторых, высылать и выселять по постановлению сельских сходов и сельсоветов тех крестьян, которые будут оказывать активное сопротивление установлению новых порядков.

В-третьих, включать в состав колхозов как рабочую силу и без предоставления избирательного права тех раскулаченных крестьян, которые согласны подчиниться и добровольно исполнять обязанности членов колхоза» .

В этом постановлении сразу же обращает на себя внимание превалирование идеологических критериев над экономическими. Репрессиям должны были подвергнуться не только кулаки, но и все, кто оказывал сопротивление установлению новых порядков. Между тем для «сознательных» кулаков, готовых содействовать коллективизации, оставалась возможность выполнять обязанности членов колхоза без права голоса.

Другой важный аспект - это то, что коллективизация в партийном документе выступает лишь средством борьбы с кулаками, которые по количеству производимого ими товарного зерна в 1926–1927 годах более чем в три раза превышали колхозы. Т. е. коллективизация на первых порах должна была привести к снижению количества товарного зерна и сельхозпродукции в стране. (Так это или нет, мы увидим ниже.)

Сельские коммунисты (которых к 1929 году было 340 тыс. человек на 25 миллионов крестьянских дворов) не пользовались доверием партийного руководства. Для осуществления программы коллективизации на село были направлены значительные силы партийных кадров из городов. После XV съезда партии на временную и постоянную работу в деревню было направлено 11 тысяч партработников. После ноябрьского пленума 1929 года в деревню было командировано еще 27 тысяч партийцев (их называли «25-тысячники»), которым предстояло стать председателями новообразованных колхозов. В течение 1930 года в сельскую местность сроком на несколько месяцев было направлено около 180 тысяч городских коммунистов и «сознательных рабочих».

Примечательно, что начали свою деятельность адепты колхозного строя даже не с раскулачиваний, а с борьбы против религии. Как отмечает современный коммунистический историк, «они видели в религиозности крестьян проявление диких суеверий и старались направить верующих на „путь истинный“, закрывая церкви, мечети или иные помещения религиозного культа. Чтобы доказать нелепость религии, командированные горожане нередко издевались над верой людей, снимая кресты с церквей или совершая иные кощунства» .

Хотя экономические критерии кулака были достаточно точно сформулированы в постановлении ЦК, партийные эмиссары в деревне руководствовались не столько экономическим положением крестьянина, сколько его идеологической ориентацией. Для крестьян, не отвечающих формальным определениям кулака, но несогласных с политикой коллективизации, даже был придуман специальный термин - «подкулачник» или «кулацкий пособник», к которым применялись те же самые меры, что и к кулакам.

Коллективизация велась ударными темпами. Так, если к началу 1929 года уровень коллективизации составлял 7,6 %, то к 20 февраля 1930 года этот показатель достиг уровня 50 %.

Как выглядел этот процесс на местах? Рассмотрим свидетельства очевидцев:

«Собрали собрание. Без всякого разъяснения стали говорить, что обязательно сейчас подписывайтесь в колхоз все до одного. Но крестьянин ничего не знает и думает - а куда буду писаться? Так и не стали подписываться. Начали устращивать оружием, но все-таки подписываться никто не стал, потому что никто не знает куда. Тогда председатель сельсовета, тут же был секретарь райкома и еще один партиец, начал грозить: „Кто не пойдет в колхоз, того поставим к реке и пулеметом перестреляем“, и затем стали голосовать за колхоз; но говорили не так - „кто против колхоза“, а „кто против советской власти“. Конечно, против советской власти никто не пойдет» . Вот так действовали коммунисты на селе - обманом и угрозами. Можно согласиться с советским исследователем Ю. В. Емельяновым, что командированные в деревню коммунисты чувствовали себя «как белые колонизаторы, оказавшиеся в краях, населенных дикарями».

Нельзя сказать, чтобы крестьянство пассивно терпело такие издевательства над собой. Оказавшись на грани гибели, крестьяне брались за оружие в отчаянной попытке если не отвратить от себя беду, то хоть умереть с честью. «В вооруженных восстаниях участвовали тысячи человек. Так, в Сибирском крае только с января по март 1930 года было зарегистрировано 65 массовых крестьянских выступлений. В Средне-Волжском крае в течение года произошло 718 групповых и массовых выступлений крестьян, в Центрально-Черноземной области - 1170» .

Вопреки идеологическим установкам коммунистов, в массовых выступлениях почти повсеместно принимали участие середняцкие и бедняцкие слои. В защите своего традиционного уклада жизни крестьянство было едино, что вызывало крайнюю обеспокоенность партийцев. «Меня крайне беспокоит то обстоятельство, что во время этих выступлений мы фактически остались с очень тонким слоем деревенского актива, а батрацкой и бедняцкой массы, которая должна была быть нашей опорой, не видели, они стояли в лучшем случае в стороне, а во многих местах даже в первых рядах всех событий», - писал ответственный партработник Украинской ССР.

Восстания подавлялись с предельной жестокостью - для борьбы с ними создавались специальные отряды партработников, привлекались части ОГПУ и даже Красной Армии. Участники восстаний арестовывались и подвергались заключению.

Нельзя сказать, чтобы крестьянское сопротивление было бессмысленным. Напуганное масштабами «всесоюзной Жакерии», советское руководство сделало «шаг назад» - 2 марта 1930 года в «Правде» появилась статья И. Сталина «Головокружение от успехов», где осуждались наиболее одиозные действия властей на местах. Темпы коллективизации замедлились, более половины уже созданных колхозов с треском развалились - уже к первому мая 1930 года уровень коллективизации снизился до 23,4 %. Но уступка со стороны власти была не более чем тактическим ходом, с ноября 1930 года партия перешла в новое наступление на крестьянство, и уже к середине 1931 года уровень коллективизации вновь составил 52,7 %, а через год - достиг отметки 62,6 %.

Какое количество крестьян подверглось репрессиям в эти годы? В исторической литературе и околоисторической публицистике называются разные цифры. Предельной величиной можно считать обозначенную А. И. Солженицыным в «Архипелаге ГУЛАГ» численность репрессированных в ходе коллективизации 15 миллионов человек. Однако автор в своем труде не привел каких-либо статистических или документальных данных в подтверждение своих расчетов.

Более обоснованные цифры приводит в своем исследовании профессор В. Н. Земсков. По его данным, в 1930–1931 годах на спецпоселение было отправлено 381 173 семьи общей численностью 1 803 392 человека, а за 1932–1940 годы к ним прибавилось еще 2 176 000 человек. Таким образом, общее число репрессированных составило около 4 миллионов человек. В реальности эта цифра была еще больше, так как в ней не учтены раскулаченные по третьей категории - отправленные на спецпоселение в границах своей области или края, а также число умерших в дороге в ссылку. Т. е. можно говорить примерно о 5–6 миллионах крестьян, пострадавших в ходе коллективизации. Много это или мало? Согласно результатам переписи 1926 года, сельское население СССР составляло 120 713 801 человек. Поскольку не все, кто живет на селе, являются крестьянами, мы можем оценить численность советского крестьянства примерно в 100 миллионов человек. Согласно нашим подсчетам (конечно, весьма приблизительным), в ходе коллективизации репрессиям подвергся каждый двадцатый крестьянин. При этом нужно учесть, что главный удар был нанесен по наиболее хозяйственным, трудолюбивым, образованным крестьянам - именно своим трудом добивались они уровня благосостояния, позволявшего записать их в «кулаки».

Уровень же профессиональной подготовки в области сельского хозяйства новоявленных руководителей колхозов был, мягко говоря, весьма низким.

«Я выросла в городе и не имела ни малейшего понятия о сельском хозяйстве. Всей душой преданная советской власти, я быстро продвинулась и заняла высокое место в райкоме как крупный партийный работник. Последней весной в райком пришла жалоба, что крестьяне одного села отказываются выезжать в поле и засевать землю. Меня послали выяснить это дело и наладить посев. Я приехала из города как представитель власти, созвала крестьян и спросила:

- В чем дело? Почему не засеваете поля?

- Нет посевного, - слышу.

- Покажите мне амбары.

Открыли ворота сараев. Гляжу - горы мешков.

- А это что? - спрашиваю.

- Пшено.

- Завтра чуть свет вывезти его отсюда в поле и посеять! - прозвучала моя команда.

Мужики усмехнулись, переглянулись между собой.

- Ладно. Сказано - сделано! - весело откликнулся кто-то. - За работу, ребята!

Подписав бумаги о выдаче пшена крестьянам, я спокойно легла спать. Проснулась я поздно, позавтракала и пошла к амбарам узнать: работают ли? А в сарае уже пусто, вывезено все под метелочку. К вечеру назначаю опять собрание. Народ сходится веселый, подвыпивший, где-то гармонь играет, частушки поют. „Почему гуляют?“ - недоумеваю я. Наконец пришли мужики, смеются.

- Ну как, пшено посеяли? - спрашиваю.

- Все в порядке! - отвечают. - Распорядитесь, завтра что сеять?

- А что у вас во втором амбаре?

- Мука! Давайте завтра ее сеять! - хохочет пьяный мужик.

- Не смейтесь, - говорю, - муку не сеют!

- Почему не сеют? Раз сегодня кашу посеяли, значит, завтра и муку сеять будем.

Меня как обухом по голове ударило:

- Как кашу сеяли? Да разве пшено - каша?

- А вы думали - посевное? Ободранное зерно - это каша, а вы распорядились ее в землю сеять….» Автор намеренно не стал сокращать столь большую цитату, чтобы читатель хоть на миг мог себе представить, что происходило тогда в деревне. Помимо трагического курьеза с засеванием каши (трагического, потому что для автора воспоминаний он кончился арестом по обвинению во вредительстве), данный отрывок хорошо показывает психологию коммуниста по отношению к крестьянам. Обратите внимание на момент, когда автор воспоминаний впервые почувствовала неладное: это появление в деревне веселья. Вопреки бравурным лозунгам «жить стало лучше, жить стало веселее» для коммуниста веселье крестьян - сигнал тревожный.

А теперь попробуем ответить на вопрос - могла ли политика коллективизации достигнуть тех экономических целей, которые декларировались при ее начале? Напомним, что в результате коллективизации были ликвидированы кулацкие хозяйства, поставлявшие в 1929 году товарного хлеба больше, чем колхозы, на спецпоселение были высланы наиболее компетентные и трудолюбивые крестьяне, новые хозяйства возглавили «идейно подкованные», но мало что понимающие в сельском производстве коммунисты - 25-тысячники. Могли ли эти меры дать прирост сельскохозяйственной продукции? Любой здравомыслящий человек ответит на это: конечно, нет.

Положение усугубил и еще один фактор: не желая отдавать свой скот в общее хозяйство, крестьяне начали массово забивать его, что приводило к общему сокращению продовольственного фонда страны. Писатель Олег Волков вспоминал о тех временах: «По деревням мужики, таясь друг от друга, торопливо и бестолково резали свой скот. Без нужды и расчета, а так - все равно, мол, отберут или взыщут за него. Ели мясо до отвала, как еще никогда в крестьянском обиходе не доводилось. Впрок не солили, не надеясь жить дальше. Иной, поддавшись поветрию, резал кормилицу семьи - единственную буренку, с превеликими трудами выращенную породистую телку. Были как в угаре или ожидании Страшного суда» .

В цифрах это выглядело следующим образом: «Только в январе и феврале 1930 года было забито 14 миллионов голов крупного рогатого скота. За 1928–1934 годы поголовье лошадей в стране уменьшилось с 32 миллионов до 15,5 миллиона, крупного рогатого скота - с 60 миллионов до 33,5 миллиона, свиней - с 22 до 11,5 миллиона, овец с 97,3 миллиона до 32,9 миллиона» .

Несмотря на громкие лозунги о «железном коне, который придет на смену крестьянской лошадке», коллективизация не была обеспечена развитием сельскохозяйственной техники. Так, в 1932 году сельское хозяйство было обеспечено машинами только на 19 %, а МТС обслуживали лишь 34 % колхозов. Да и там, где они были, посевные площади также сокращались. «Побывав в своей деревне, я и сам убедился, что реальная жизнь крестьян стала труднее, люди молчаливее, разговорить даже с детства знакомого мужика удается не сразу и непременно только с глазу на глаз. Из деревни осенью забирали по обязательным поставкам столько, что оставалось на прожиток очень немного. Я видел, что хутора „свели“, всех сселили в деревню, а дальние поля хуторян зарастали кустарником. Несмотря на появление МТС с тракторами, засевать и обрабатывать прежний клин не успевали и тем более не успевали убирать урожай», - вспоминал о середине 30-х годов вице-адмирал Б. Ф. Петров.

В результате экономическим итогом коллективизации стало снижение производства сельскохозяйственной продукции в стране, что при росте городского населения не могло не привести к трудностям с обеспечением продовольствием. Новая система хозяйствования оказалась куда менее эффективна, чем прежняя. А само проведение коллективизации привело к обвальному снижению производства продуктов и, как следствие, к голоду начала 30-х годов.

Этот голод не был признан государственной статистикой, и поэтому некоторые историки-сталинисты по сию пору оспаривают его масштабы. По оценкам демографов, основанным на сравнении результатов переписей населения 1926 и 1939 годов, число погибших от голода в 1932–1933 годах составило от 4,5 до 5,5 миллиона человек. Столь страшных потерь населения в мирное время страна еще не знала. Вот что кроется за эвфемизмом историков - «снижение жизненного уровня крестьян».

Впрочем, может быть, горожане стали жить лучше? Мы помним, что современные историки советского толка считают, что целью коллективизации было стабильное обеспечение городов продовольствием и повышение производства товарного хлеба. Реальность показывает, что обе эти задачи не были решены - коллективизация спровоцировала общее уменьшение производства сельхозпродукции, в городах пришлось ввести карточную систему (это в мирное-то время), которую отменили лишь в 1934 году. Но и после отмены карточек «сталинское изобилие» наступило лишь в городах, отнесенных к первой категории снабжения (а их было очень немного). В других местах с продуктами было гораздо хуже.

Вот, к примеру, данные о снабжении продовольствием авиационного завода № 126 в Комсомольске-на-Амуре, т. е. одного из важнейших промышленных объектов второй пятилетки:

«Белого хлеба не было вовсе. Потребность в черном хлебе составляла 25 тонн/сутки, а выпекалось лишь 16–18, что вело к образованию огромных очередей. Поражает список продуктов, о которых заводчане в июле только вспоминали: макарон не было в продаже с 1 марта, свежей рыбы - с 1 июня (и это в городе, стоящем на полноводной реке! - А. М.), сахара с 10 июня, „и не известно, когда будет“. Относительно муки и молока имеются только сведения, что их в продаже нет, без указания, как давно» .

Вопреки заявлениям советских пропагандистов, что коллективизация покончила с угрозой голода от неурожаев, неурожай 1936–1937 годов спровоцировал очередные продовольственные трудности.

«С 1 января 1937 года у нас в городе исчезли из магазинов продукты и мука, а также овес и ячмень, но мы с этим положением миримся, трудности надо пережить, а вот по отношению хлеба - это кошмар. Для того чтобы получить 2 килограмма хлеба, нужно с 9 часов вечера стоять в очереди около хлебного магазина и ждать до 7 часов утра, пока он откроется, и тогда с большим усилием можем получить 2 килограмма хлеба. Если ты приедешь в 4 часа утра к любому хлебному магазину, то около них стоит очередь», - писал М. И. Калинину житель города Новозыбков Западной области.

«…Хлеб продают в малом количестве, так что большая половина населения остается ежедневно без хлеба. Очереди ежедневно увеличиваются и в ожидании хлеба стоят круглые сутки, и если какой гражданин вздумает получить хлеб сегодня, то он его получит на 2 дня позже. И такое явление имеется в ряде районов Азово-Черноморского края», - вторит ему секретарь городского совета с юга России.

Помимо проблем с обеспечением поставки хлеба в города возникли проблемы и с импортом зерна за рубеж, что являлось важным источником финансирования индустриализации. Американский историк Глеб Бараев проанализировал объемы советского хлебного экспорта на основании цифр, опубликованных в сборниках «Внешняя торговля СССР»:

(по годам в тысячах тонн)

Таким образом, можно отметить, что даже после рекордного для советского колхозного хозяйства урожая 1937 года объемы хлебного экспорта были более чем в два раза ниже таковых в 1930 году, когда за границу вывозился хлеб, заготовленный накануне коллективизации. В дальнейшем, несмотря на расширение технической оснащенности сельского хозяйства, расширение пахотных земель за счет целинных земель и т. д., СССР оказался не в состоянии обеспечить себя продовольствием и с 1960-х годов выступал на мировом рынке уже как один из крупных импортеров зерна. Такова была экономическая «эффективность» колхозного строя.

Между тем ни И. Сталин, ни другие представители высшего партийного руководства не считали коллективизацию своей неудачей. Напротив - рассматривали ее как одно из крупнейших достижений. Разгадка кроется в том, что социальный смысл произошедших преобразований был для узкого руководства гораздо значимее и важнее экономического. Превращение крестьянства из «класса мелкобуржуазных собственников» в коллективных трудящихся на земле - это было главным. Вместо хранителей традиционных ценностей и традиционного уклада жизни появлялся новый слой общества уже с советским укладом и советскими ценностями. Конечно, изменения в массовом сознании не могли произойти столь быстро, но с марксистской точки зрения сфера массового сознания лишь «надстройка» над экономическим базисом, а раз базис изменен, то и изменение ценностных установок было делом времени.

Коллективизация крестьянства являлась обязательным условием строительства нового общества. Не случайно в постановлении VII съезда Советов СССР, которое послужило основанием для разработки новой Конституции, подчеркивалось: «Коллективизированное более чем на 75 % крестьянство превратилось в многомиллионную организованную массу» . Сталин называл эту «организованную массу» «совершенно новым крестьянством», принципиально отличным по своей мотивации и по своему положению от прежнего. Прав он был или нет, мы увидим позже, а пока обратимся к рассмотрению других действий «строителей нового общества».

Удар второй. Спецеедство

Если крестьянство было хранителем ценностей традиционного общества на селе, то в городах эту роль играли представители технической интеллигенции. Русские инженеры. Русский инженер - это не просто человек с дипломом об окончании высшего учебного заведения, это носитель особой, исчезнувшей ныне начисто русской технической культуры, которая включала в себя не только часть собственно техническую, но и культуру управления людьми, культуру быта и была гармоничной частью старого общества.

Отношение большевиков к русскому инженерному корпусу было двояким - с одной стороны, инженеров («спецов» - по терминологии 20-х годов) считали «прислужниками буржуазии», «классовыми врагами пролетариата», но с другой - в их услугах нуждались, потому что заменить их было некем, а без квалифицированных управленческих и инженерных кадров любое производство бы рассыпалось. Поначалу рациональный аспект преобладал над классовым.

Однако в конце 20-х годов ситуация резко изменилась. По всей стране началась настоящая травля «спецов», получившая в исторической литературе название «спецеедство».

Со стороны это выглядит парадоксальным - государство ставит задачу ускоренного развития промышленности, инженерных кадров в стране мало, их роль в стране возрастает, и, по-хорошему, государству стоило бы, напротив, проявить повышенное внимание к этим людям. Но для советских руководителей главным было то, что в этих условиях возрастала не только техническая, но и социальная роль технической интеллигенции. А поскольку этот слой не спешил становиться социалистическим, а, напротив, упорно держался своих традиций, то в этом власть увидела угрозу задаче социальной - построению нового общества. Власть в этой сфере решительно поддержал аппарат, который увидел в возрастании роли инженеров угрозу своему монопольному положению в сфере управления и распределения материальных благ.

Первым ударом по старому инженерному корпусу было так называемое Шахтинское дело - состряпанное органами ОГПУ дело о «вредительстве спецов» в г. Шахты. За ним последовало куда более масштабное дело Промпартии. Лояльные к сталинскому режиму историки обычно указывают, что общее число уничтоженных и репрессированных по этим делам инженеров было невелико. Но при этом они обычно умалчивают, что эти дела послужили основой для массовой пропагандистской кампании против старого инженерного корпуса, развернутой по всей стране во всю мощь коммунистического пропагандистского аппарата.

Главной целью этой кампании была ликвидация инженерного корпуса как единой корпорации, играющей не только техническую, но и социальную роль, во-первых, как управляющего персонала, а во-вторых, как хранителей культурного пласта традиционного общества, имеющих свою точку зрения на пути развития страны и общества.

Метод расправы с инженерным корпусом разительно отличался от тех, что применялись к крестьянству, - заменить ценных специалистов было в любом случае некем, поэтому даже осужденных инженеров старались использовать по специальности, организуя так называемые «шарашки» под контролем органов НКВД. Главным было не физическое истребление специалистов, а их моральное унижение и дискредитация. Как отмечает М. Ю. Мухин в своем исследовании по истории отечественной авиационной промышленности, «печать в те годы пестрела многочисленными „антиспецовскими“ публикациями. Регулярно появлялись статьи, посвященные разоблачению очередного „вредителя“. На видных местах, на первых полосах публиковались материалы с хлесткими заголовками „О вумности инженера Госрыбтреста Колесова“ у „Машинист Лебедев утер нос спецам“, и т. п.» . Во второй половине 20-х годов участились случаи избиений рабочими специалистов и даже директоров, не останавливались даже перед убийствами «вредителей».

Власти полностью поддерживали эту кампанию, которая к началу 1930-х годов приобрела всеобщий характер. На каждом предприятии были созданы рабочие комиссии «по ликвидации вредительства».

В современной исторической публицистике получила определенное распространение точка зрения, что отдельные факты вредительства действительно имели место быть, а потому борьбу с вредительством нельзя рассматривать как социальное явление. Однако никто из этих авторов не рискнул подтвердить тезис советской пропаганды о массовом и всеобщем характере вредительства, объективный анализ показывает, что в большинстве случаев за «вредительство» принимали последствия брака и низкой культуры производства.

Важно отметить и такой аспект: в советских идеологических установках 20–30-х годов вредительство связывалось почти исключительно со «спецами» - теми, кто, с точки зрения советских идеологов, мог вредить по классовым мотивам. Однако, как отмечают историки, часто кампания по обвинению «спецов» во вредительстве проходила как составная часть замазывания огрехов рабочих. М. Ю. Мухин приводит в своем исследовании характерный эпизод того времени:

«Так во время осмотра фюзеляжа одного из строящихся самолетов браковщик заметил двойные дыры заклепок - брак, который грозил самолету в полете катастрофой. Оказалось, что рабочие, сделавшие этот брак, замазали лишние дыры и вставили фальшивые заклепки. Когда же им поставили на вид, они стали писать жалобы во все инстанции, обвиняя мастера и свою администрацию во всех смертных грехах. Начались разбирательства, комиссии. Положение усугублялось тем, что один из бракоделов был старым большевиком. Даже когда вину рабочих доказали, они продолжали твердить на разные голоса: „В браке я не виноват, а виноват мастер, мастер - плохой организатор“» .

Кампания против спецов была не проявлением «инициативы на местах», а имела своим источником позицию высшего руководства страны, что подтверждается откровенными высказываниями одного из ближайших соратников Сталина В. М. Молотова. Говоря об аресте А. Н. Туполева, член Политбюро ЦК ВКП(б) отметил, что эти люди (инженеры. - А. М. ) «очень нужны Советскому государству, но в душе они - против, и по линии личных связей они опасную и разлагающую работу вели а если даже не вели, то дышали этим. Да они и не могли иначе. В значительной части наша русская интеллигенция была тесно связана с зажиточным крестьянством, у которого прокулацкие настроения, страна-то крестьянская…. Тот же Туполев мог стать и опасным врагом. У него большие связи с враждебной нам интеллигенцией… Туполевы - они были очень серьезным вопросом для нас» .

Примечательно, что в этом высказывании Молотов увязывает репрессии в отношении технической интеллигенции с борьбой против крестьянства. При этом для члена Политбюро совершенно не важно, вели ли люди, подобные Туполеву, «опасную и разлагающую работу» или не вели в силу своего положения на производстве и своего происхождения, - эти люди были опасны, и советская власть активно с ними боролась.

Применение государством широкого диапазона мер - от пропагандистских до репрессивных - привело к разгрому старого инженерного корпуса, утрате традиций управления производством, утрате «специалистами» своего места в обществе.

К чему это привело в условиях индустриализации? К тому, что с самого начала советскую промышленность стали преследовать такие пороки, как низкий уровень культуры производства и производственной дисциплины, что самым негативным образом сказывалось на качестве выпускаемой продукции.

«Труддисциплина низка. Рабочие пьют, и иногда очень здорово, являясь на работу, особенно после получки, в нетрезвом виде», - сообщалось в отчете по одному из авиазаводов. «Мы обошли три четверти рабочих мест… у любого станка открываешь стол - там булка, грязные тряпки и т. д. На станках валяется проволока, обрывки, как у свиньи… Ряд станков поломаны из-за того, что к ним относятся безобразно…» - вторит ему комиссия с другого завода.

И это происходило в «элитной» авиапромышленности - наиболее престижной отрасли советского ВПК 30-х годов, развитию которого уделялось приоритетное внимание со стороны государства. Что происходило на менее контролируемых заводах, даже страшно представить.

Упомянутые нами пороки были характерны для советской промышленности до самого конца ее существования, и во многом в них таится причина того технического и технологического отставания нашей страны, с которым мы имеем дело в настоящее время. Таков итог социальной политики советского руководства в области регулирования производственных отношений.

Другим следствием «спецеедства» стал расцвет в предвоенном СССР самых разных форм технического шарлатанства. Это явление еще ждет своего описания со стороны исторической науки, поэтому мы расскажем о нем в самых общих чертах, так как его влияние на развитие СССР 30-х годов было довольно значительным.

Сущность его заключалась в том, что многочисленные и разнообразные шарлатаны старались предложить малокомпетентным, но «идейно подкованным» советским руководителям альтернативные формы решения сложных технических проблем. Уровень квалификации «красных директоров» не позволял сразу понять нелепость предлагаемых прожектов, а на компетентные заключения специалистов шарлатаны отвечали обвинениями во вредительстве и «затирании» со стороны «буржуазных инженеров».

Масштабы этого явления были колоссальны. Под руководством шарлатанов создавались целые организации, занимающиеся созданием всевозможного «чудо-оружия», на содержание которых расходовались огромные средства. Эффект от их деятельности был, как правило, ничтожен, а подчас приносил существенный вред, т. к. свертывались куда более перспективные разработки, ведущиеся честными специалистами.

Чтобы представить перед читателем наглядную картину, приведем несколько примеров наиболее выдающихся шарлатанов того времени. В 1921 году в Петрограде было создано Особое Техническое Бюро (Остехбюро) под руководством инженера Бекаури. Эта организация занималась разработкой самых разных военно-морских вооружений - от мин и торпед до телеуправляемых торпедных катеров. Денег на нее не жалели (в отдельные годы бюджет Остехбюро превышал бюджет всех ВМС РККА), но единственное, в чем преуспели его сотрудники, это во «втирании очков» руководству и в интригах против конкурентов. Поразительно, но из всех образцов «чудо-оружия», разработкой которого занимались специалисты бюро, лишь один (!!!) был принят на вооружение. В результате, по мнению современных историков, в развитии минно-торпедного и трально-противолодочного вооружения советский ВМФ значительно отстал от иностранных флотов, оставшись на уровне Первой мировой войны. Руководство ВМФ видело причины столь бедственного положения именно в деятельности Остехбюро, но вплоть до 1938 года поделать ничего не могло. Лишь в конце 30-х годов деятельность этой конторы заинтересовала компетентные органы, в результате чего значительная часть руководства Остехбюро была репрессирована, а само бюро было преобразовано в обычный НИИ.

Другим выдающимся техническим авантюристом того времени был Л. В. Курчевский. Будучи талантливым изобретателем и не менее талантливым авантюристом, он, не имея высшего технического образования, в 1916 году возглавил КБ московского военно-промышленного комитета. При новой власти Курчевский возглавил созданную специально для него лабораторию при Комиссии по делам изобретений. Правда, в 1924 году авантюрист был осужден «за растрату казенного имущества», но благодаря высокому покровительству вышел сухим из воды и вернулся к своей деятельности. В 1930 году он становится главным конструктором ОКБ-1 при ГАУ, а с 1934 года возглавляет собственную структуру - Управление уполномоченного по специальным работам. Работу этой структуры курировал лично заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский. Пользуясь его покровительством, Курчевский развернул широкую деятельность по созданию и производству так называемых динамо-реактивных (безоткатных) артиллерийских орудий. Свои чудо-пушки он планировал ставить на танки, самолеты, корабли, подводные лодки. Проблема заключалась в том, что пушки Курчевского проигрывали традиционным артсистемам по всем параметрам, кроме малого веса, а по своему исполнению оказались непригодными для использования в армии.

Вот чем окончились попытки применения пушек Курчевского в авиации.

26 декабря 1938 года начальник НИП АВ ВВС полковник Шевченко писал письмо начальнику Особого отдела: «Сообщаю некоторые данные по состоянию авиационного вооружения ВВС… Какие причины, на мой взгляд, привели к тому, что мы до сих пор не имеем на вооружении ВВС крупнокалиберных пулеметов и значительно отстали в этом отношении по сравнению с передовыми капиталистическими армиями: Работа врагов народа до 1936 года в части крупнокалиберного оружия для авиации сводилась к тому, что работали над негодными пушками Курчевского типа „ДРП“. Снаряда боевого к этой пушке не давали, поэтому судить о ее качествах было весьма трудно. Когда в 1934 году 4-й отдел НИИ ВВС поставил вопрос о непригодности этой пушки, Тухачевский, Ефимов и другие созвали работников НИИ ВВС, пригласили Курчевского, Гроховского и ряд других, в том числе Захадера, Железнякова, Булина, и устроили нечто похожее на суд над нами, дали возможность Курчевскому излагать, какие он хотел, доводы и ругательства, не давая никому высказаться… Потребовалось организовать большие годичные опыты в составе эскадрильи по всесторонним испытаниям этих пушек, чтобы в начале 1936 года привести начальству такие результаты, которые показали явную непригодность этой пушки. И только в 1936 году эти работы были прекращены».

Цитата из документа дает наглядное представление как о самих чудо-пушках, так и методах, которыми Курчевский навязывал свои изобретения.

На создание и производство малых партий этих орудий ушли немалые средства, а результат оказался нулевым. Конец Курчевского был такой же, как и многих других шарлатанов, - после ареста Тухачевского лишенный высокого покровительства конструктор был арестован органами НКВД и погиб в лагерях.

Еще одним выдающимся авантюристом был А. Н. Асафов, работавший все в том же Остехбюро. Асафов - «человек с большим апломбом, но скудным специальным образованием» , главным его козырем считалась многолетняя работа в конструкторском бюро под руководством создателя первых русских субмарин И. Г. Бубнова.

Именно он предложил построить для советского флота серию крупных («крейсерских») подводных лодок и представил готовый проект. Специалисты утверждают, что основой для «эскадренной лодки IV серии» (такое обозначение получила субмарина Асафова) послужил разработанный еще в 1914–1915 годах проект 950-тонной подлодки Бубнова. Разумеется, за прошедшие полтора десятилетия бубновские чертежи уже безнадежно устарели, однако Асафов пренебрег этим очевидным фактом, что и обусловило неудачу проекта в целом.

Проект вызвал острую критику со стороны командования подводными силами Балтийского флота и инженеров-кораблестроителей. Однако авантюрист сумел получить покровительство не где-нибудь, а в ОГПУ, и постройка лодок была начата.

Командование ВМФ с трудом добилось изучения этих кораблей компетентной комиссией, которая установила, что их боевые качества соответствуют уровню… начала Первой мировой войны, и никакой реальной ценности эти корабли для ВМС РККА не представляют. Экстренные меры по доработке уже строящихся подлодок позволили использовать их лишь в качестве учебных. Создание этих чудовищ обошлось советскому государству в 19 миллионов рублей (в ценах 1926–1927 годов), что соответствовало цене примерно шести куда более современных и эффективных субмарин типа «Щ».

Строительство трех подводных крейсеров было не единственным «вкладом» Асафова в советское кораблестроение. Не дожидаясь окончания работ над лодками серии «П», он выдвигает новый проект - на этот раз малой подводной лодки, допускающей перевозку по железной дороге в неразобранном виде. Испытания этих лодок (первый вариант лодок типа «М») полностью провалились, флот отказался принимать абсолютно небоеспособные корабли, а покровительство со стороны компетентных органов сменилось их профессиональным интересом к деятельности изобретателя.

Таким образом, в 20–30-е годы разного рода шарлатаны (мы упомянули лишь наиболее крупных) растратили на ветер из бюджета страны значительные средства (точный объем которых еще предстоит оценить историкам). Те самые средства, что были получены от ограбления крестьянства, Церкви, которые русский народ оплачивал своим потом, своей жизнью. Конечно, шарлатанство не было целью советского руководства и было, в конце концов, почти на корню уничтожено репрессивной машиной советского государства, но само это явление было бы невозможным, если бы не целенаправленная борьба со старым инженерным корпусом, «спецеедство».

Удар третий. Дело «Весна»

В 20-е годы существовала еще одна сфера жизни страны, где представители старого общества играли весьма важную роль. Речь идет о Вооруженных силах. Хотя официально Вооруженные силы советского государства и именовались Рабоче-Крестьянская Красная Армия (РККА), реально огромную роль в ее формировании играли бывшие царские офицеры, или, по терминологии того времени, военспецы. Бывший главнокомандующий вооруженными силами юга России генерал Деникин так оценивал роль военспецов в создании Красной Армии:

«Красная Армия создавалась исключительно умом и опытом старых царских генералов. Участие в этой работе комиссаров Троцкого и Подвойского, товарищей Аралова, Антонова, Сталина и многих других было вначале чисто фиктивным. Они играли лишь роль надзирателей… Все органы центрального военного управления возглавлялись генералами-специалистами - особенно широко был представлен генеральный штаб, - работавшими под неослабным контролем коммунистов. Почти все фронты и большинство красных армий имели во главе старших начальников старой армии…»

Действительно, если обратиться к истории Гражданской войны, то можно отметить, что военные успехи красных начались только после создания регулярной Красной Армии (вместо добровольческой, по сути, Красной гвардии) и принудительной мобилизации . Процесс этот зашел весьма далеко. Достаточно сказать, что в кульминационный момент деникинского наступления на Москву на ключевом участке фронта под Кромами в составе Красной Армии оказалось большее число бывших царских генералов, чем в добровольческой армии генерала Май-Маевского!

По данным современных историков, к концу Гражданской войны в Красной Армии служило около 75 тысяч бывших генералов и в качестве военных специалистов. Естественно, что эти люди не внушали доверия новому руководству страны, и значительная часть из них была уволена из рядов Вооруженных сил в ходе сокращения армии в 20-е годы.

Однако к концу 20-х годов бывшие генералы и офицеры по-прежнему составляли значительную часть комсостава РККА. Особенно важную роль играли кадровые офицеры, успевшие получить профессиональное военное, а то и высшее военное образование еще до Первой мировой войны и бывшие, по сути, единственными профессионалами такого рода в рядах советских Вооруженных сил.

Современные исследователи отмечают, что бывшее царское офицерство не представляло собой единой группы, если исходить из политических или социальных критериев. Однако можно выделить два аспекта, общих для большинства представителей этой группы, - это служебная мотивация и культурный уровень.

Редко кто из бывших генералов и был горячим сторонником коммунистической идеи. И основными побудительными мотивами для службы в РККА для них были чувство профессиональной чести и патриотизм. Недаром в советском фильме «Офицеры» знаменитые слова «Есть такая профессия - Родину защищать» произносит бывший царский офицер. Отметим, что эта мотивация коренным образом расходилась с идеологией мировой революции, что не могло не вызывать опасений у коммунистической власти. Характерный диалог, раскрывающий это противоречие, произошел при допросе арестованного морского офицера Георгия Николаевича Четвертухина:

«- Во имя чего вы, бывший офицер и дворянин, служите советской власти с момента ее провозглашения, хотя она лишила вас всех прежних привилегий?

- Это не простой вопрос. Я кадровый военный, посвятивший свою жизнь защите Отечества… Имел реальную возможность перейти на другую сторону баррикад, но этого не сделал. В годы разрухи и хаоса, когда внешний враг угрожал моей Родине, а Ленин обратился ко всем с воззванием „Социалистическое отечество в опасности!“, я откликнулся на этот призыв, поняв, что для большевиков тоже существует понятие Родины. И это был тот мост, который связал меня с ними. Я стал честно служить советской власти.

- Да, но вот Карл Маркс учит, что у пролетариев нет отечества!

- Возможно, что Карл Маркс - представитель народа, почти 2000 лет тому назад лишившегося своего отечества и разбросанного по многим странам, - утратил для себя понятие Родина и считает, что она там, где хорошо живется. Возможно, хотя я и сомневаюсь, что пролетариями тоже утрачено это понятие, а вот для меня, Четвертухина, понятие Родина сохранилось, и под ним я понимаю чувство ответственности перед ней, любовь к ее многовековой истории и культуре своего народа, к его самобытности, святыням, окружающей природе» .

В этом диалоге мы видим ответ на источник подозрительности и недоверия, которое испытывала советская власть к бывшим офицерам, - они были преданы своей стране, но отнюдь не делу мировой революции.

Бывшие офицеры служили для того, чтобы Родину защищать, но отнюдь не горели желанием «нести на штыках свободу миру». И поэтому все они попадали под подозрение со стороны карающего меча диктатуры пролетариата.

«В РККА преимущественно в высших учреждениях на службе состоит значительное количество бывшего кадрового офицерства. Эта категория военспецов является по своему бывшему и социальному положению наиболее чуждой советской власти… Все они ждут падения советской власти» , - цитирует документ НКВД тех лет современный историк.

В 1930 году советское руководство от подозрений и отдельных акций перешло к массовым репрессиям в отношении бывших . В рамках дела «Весна» только аресту подверглись более 3000 бывших и генералов, военнослужащих РККА. Цифра на первый взгляд кажется незначительной, но мы напомним читателю, что в 1928 году численность РККА составляла 529 тыс. человек, из которых 48 тыс. были офицерами. Таким образом, репрессиям подвергся ни много ни мало каждый шестнадцатый. Причем, как уже отмечалось выше, основной удар был нанесен по высшему руководству армии, по наиболее компетентной и опытной части офицерского корпуса.

Что заставило руководство страны прибегнуть к столь радикальным мерам? На наш взгляд, разгадка кроется в двух факторах: во-первых, в разрядке международной обстановки в начале 30-х годов - в условиях мирового экономического кризиса «империалистическим державам» было явно не до нападения на СССР, следовательно, ослабла нужда в военных специалистах. Во-вторых, в это время, как мы уже упоминали выше, по всей стране шла массированная коллективизация. Причем как раз на 1930 год приходится пик крестьянских выступлений (в том числе и вооруженных) против колхозов. Очевидно, что советское руководство опасалось, что эти выступления могут найти поддержку в армии, и поспешило лишить крестьянство потенциальных военных вождей.

Исследователи отмечают относительную «мягкость» репрессий 1930 года - большая часть арестованных отделалась небольшими (по советским меркам) тюремными сроками, многие потом вернулись к продолжению службы. Подобная мягкость объясняется только одним - других военных специалистов такого уровня в распоряжении советской власти не было, и взять их в течение ближайшего десятка лет было неоткуда.

Но даже такие, «мягкие», репрессии нанесли серьезный ущерб боеспособности РККА, выразившийся прежде всего в ослаблении уровня штабной работы и в подготовке кадров.

По мнению современного историка М. Е. Морозова, истинной причиной неудач Советской Армии во время Великой Отечественной войны было «неудовлетворительное качество подготовки военных кадров в СССР на протяжении всего межвоенного периода. Корни такого положения скрывались в потере преемственности со старой военной школой» .

Та преемственность, которую в последние предвоенные и военные годы советское руководство попытается восстановить. Современный историк А. Исаев, отмечая успехи военного строительства в 30-е годы, пишет: «Была воссоздана каста людей, чья профессия - Родину защищать» . Это было бы действительно успехом, если бы в начале 30-х годов эту же самую касту не разрушили целенаправленно.

Удар четвертый. Купола покатились, как головы…

Строго говоря, борьба советской власти против Церкви не прекращалась ни на один день в период с 1917 по 1991 год. Однако велась она разными методами и с разной интенсивностью. Так, после кровавых эксцессов времен Гражданской войны 20-е годы выглядят относительно спокойными - в этот период власть делает основную ставку на раскол Церкви изнутри и ее самодискредитацию. При активном участии органов ОГПУ в церкви создаются обновленческий и живоцерковный расколы. Основной мерой против священнослужителей в этот период является ссылка. (Хотя об арестах власти тоже не забывали.)

Опубликованная в 1927 году декларация митрополита Сергия хотя и вызвала неоднозначную реакцию духовенства, но ее итогом стало признание государством канонического синода РПЦ в качестве легально действующей религиозной организации (до этого власти признавали только обновленческий «синод»).

Очевидно, что, переходя в 1929 году к реализации планов по ускоренной трансформации общества, советское руководство не могло не начать враждебные действия против Церкви, которая являлась стержневым институтом традиционного русского общества. Действовали большевики, как всегда, решительно. По мнению современного церковного историка, «эти годы по свирепости гонений на православную Церковь сравнимы разве что с кровавыми событиями 1922-го, а по масштабам далеко превзошли их» .

Начались эти гонения с директивного письма ЦК ВКП(б) «О мерах по усилению антирелигиозной работы», подписанного секретарем ЦК партии Л. М. Кагановичем. Мы не случайно обращаем внимание читателя на подписанта письма. Дело в том, что среди части исторических публицистов существует миф о якобы благожелательном отношении И. В. Сталина к русской Церкви. Все гонения на Церковь эти авторы приписывают интернационалистам, которые-де до самой войны не давали возможности вождю народов показать свое истинное отношение к Церкви. Факты разительно противоречат этому мифу. Под письмом стоит подпись одного из вернейших соратников Сталина, никогда не выступавшего вопреки воле вождя.

В этом документе духовенство объявлялось Л. М. Кагановичем политическим противником ВКП(б), выполняющим задание по мобилизации всех «реакционных и малограмотных элементов» для «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии».

В развитие партийных указаний 8 апреля 1929 года президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», согласно которому религиозным общинам дозволялось лишь «отправление культов» в стенах «молитвенных домов», всякая просветительская и благотворительная деятельность категорически воспрещалась. Частное обучение религии, дозволенное декретом 1918 года «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», теперь могло существовать лишь как право родителей обучать религии своих детей.

В том же году XIV Всероссийский съезд советов изменил 4-ю статью Конституции, в новой редакции которой говорилось о «свободе религиозного исповедания и антирелигиозной пропаганды».

По всей стране началось массовое закрытие и разрушение храмов. Так, если за 1928 год в РСФСР закрыли 354 церкви, то в 1929 году уже 1119, т. е. в три раза больше, причем 322 храма были не просто закрыты, но и разрушены. Если на 1 января 1930 года в Москве было 224 прихода Московской патриархии, то через два года их осталось только 87.

Закрытие храмов проходило по инспирированным снизу «просьбам трудящихся» под нелепыми градостроительными предлогами - «загораживает проход пешеходов», а то и просто без всякой причины. Новым правителям даже сами здания церквей, своим видом свидетельствующие о Боге, были ненавистны. И загремели по стране взрывы - древние церкви безжалостно ломали. Колокола переплавляли на цветной металл, иконы, богослужебные книги (в том числе и рукописные, которым было несколько столетий) сжигались и закапывались. Церковная утварь переплавлялась.

По сути своей это было уничтожение исторического наследия, богатства страны. Причем богатства не только духовного, но и материального. Современные историки-сталинисты, любящие рассуждать о необходимых жертвах во имя индустриализации, почему-то не считают, во что обошлось государству это самоедство. А ведь простейший расчет показывает, что для уничтожения капитального каменного здания, какими являлись большинство уничтоженных храмов, требуются немалые затраты. Немалых затрат требовало также приспособление церковных зданий под «народно-хозяйственное назначение».

Не брезговали и просто погромами храмов. Для этих целей использовали отряды «комсомольской легкой кавалерии» или членов Союза воинствующих безбожников. Эти молодчики врывались в храм во время богослужения, избивали священнослужителей и прихожан, грабили и портили церковное имущество и нередко поджигали церковные здания. При этом всякая попытка оказать сопротивление хулиганам рассматривалась советскими властями как «контрреволюционная деятельность» и соответствующим образом каралась.

Начались массовые аресты священнослужителей и активно верующих мирян. В условиях голода и введения в стране карточной системы снабжения продовольствием «лишенцы» (а к ним автоматом относились все священнослужители) не получали продовольственных карточек, и единственным источником существования для них становилась милостыня. Власть распространяла свои гонения даже на детей священнослужителей - согласно инструкции наркомпроса они могли получать лишь начальное 4-классное образование.

Гонения на христиан в СССР приняли такой масштаб, что вызвали международную реакцию. С их осуждением выступили глава англиканской церкви архиепископ Кентерберийский и папа римский Пий XI.

Наряду с репрессивными органами важным орудием властей в борьбе с Церковью стал Союз воинствующих безбожников, возглавляемый членом Политбюро ЦК ВКП(б) Емельяном Ярославским (Губельманом). К 1932 году эта организация насчитывала в своих рядах 5,7 млн членов (главным образом комсомольской молодежи), контролировала антирелигиозные музеи и выставки, массово издавала брошюры, книги и журналы антирелигиозного содержания. На содержание этого «добровольного» общества государство расходовало немалые средства, которые, если исходить с точки зрения национальных интересов страны, можно было бы потратить куда как более толково.

В мае 1932 года этот Союз принял план так называемой безбожной пятилетки - фактически пятилетний план уничтожения религии в советском государстве.

В первый год закрыть все духовные школы (они еще оставались у обновленцев, а у патриаршей православной Церкви их давно уже не было).

Во второй - провести массовое закрытие храмов, запретить издание религиозных сочинений и изготовление предметов культа.

В третий - выслать всех служителей культа за границу (что было на самом деле весьма угрожающим эвфемизмом - дело в том, что в действовавшем тогда уголовном законодательстве СССР высылка за границу была формой высшей меры наказания наряду с расстрелом).

В четвертый - закрыть оставшиеся храмы всех религий.

В пятый - закрепить достигнутые успехи, к 1 мая 1937 года «имя Бога должно быть забыто на всей территории СССР».

Примечательно, что этот план делает ставку на репрессивные и административные меры, которые можно ждать от государства, а не от общественной организации, какой формально являлся СВБ. Без сомнения, такие планы не могли быть созданы или обнародованы без санкции высшего партийного руководства и лично И. Сталина. И как любое «сталинское задание» эти планы были приняты к немедленному исполнению.

Впрочем, надо отметить, что в 30-е годы «успехи» безбожного воинства были весьма невелики (по сравнению, конечно, с отпущенными средствами). Так, перепись населения 1937 года показала, что 57 % населения в возрасте от 16 лет и старше считают себя верующими и, что особенно обеспокоило руководство страны, среди «ровесников Октября», молодых людей в возрасте от 20 до 29 лет, таковых оказалось 44,4 %. Это вызвало острую реакцию властей, вылившуюся в оголтелый террор против священнослужителей в 1937 году.

Удар пятый. Выстрел в прошлое…

Большевики хорошо понимали, что основу старого общества составляют не только сами люди, но историческая память. И помимо социальной инженерии объявили настоящую войну прошлому - российской истории. Многие современные исследователи недооценивают важность этой темы, рассматривают ее либо как «перегибы на местах», либо как нечто малозначительное. Подумаешь, снесли какой-то исторический памятник, рассуждают эти люди, вот построенный тракторный завод - это да, это важно, это главное.

Между тем советское руководство уделяло борьбе с российской историей большое внимание. Решение о судьбе иных памятников истории принималось на уровне аж Политбюро ЦК ВКП(б). А всесильный советский диктатор И. Сталин находил время и возможности для ознакомления с курсами истории в учебных заведениях и лично редактировал оные, очевидно, считая эту работу столь же важной, что и принятие решений о выпуске танков или строительстве заводов.

Первый удар был нанесен 12 апреля 1918 года, когда за подписями Ленина, Луначарского и Сталина вышел Декрет о снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников российской социалистической революции («О памятниках республики»). Согласно этому декрету «памятники, воздвигнутые в честь царей и их слуг и не представляющие интереса ни с исторической, ни с художественной стороны, подлежат снятию с площадей и улиц и частью перенесению в склады, частью использованию утилитарного характера». Оцените, читатель, весна 1918 года, Советская республика в кольце фронтов, казалось бы, у Совнаркома должно быть множество дел поважнее, но нет, нашли время.

По всей стране началась расправа с памятниками. Крушили памятники государям, полководцам, государственным деятелям. Уже к концу 1918 года в Москве были снесены памятники Александру II, Александру III, великому князю Сергею Александровичу, генералу М. Д. Скобелеву и т. д. В сносе памятников принимали личное участие руководители советского государства и сам «вождь мирового пролетариата».

Масштабы разрушения были колоссальными. Так, в 1940 году специальная комиссия Академии архитектуры СССР констатировала, что в столице Советского Союза за 1917–1940 годы «уничтожено 50 процентов архитектурно-исторических памятников национальной архитектуры» . При этом комиссия считала только те объекты, которым был официально присвоен статус памятника. А скольким не был присвоен этот статус?

Живым свидетельством истории России были географические названия - городов, улиц, населенных пунктов и т. д. В 20–30-е годы по указаниям советского руководства пошло тотальное переименование. Исчезали старинные названия, несшие в себе исторический смысл, зато на карте страны появились имена большевистских вождей, деятелей мирового революционного движения и т. д. Так стиралась историческая география России. Большевики запросто переименовывали целые города, называя их в честь «себя любимых». Так появились на карте СССР Калинин, Молотов, Сталино, Орджоникидзе, Киров и т. д.

К сожалению, большинство этих уродующих нашу и наши города переименований дожили до нашего времени. Начавшаяся было в 90-е годы XX века кампания по возвращению исторических имен улицам и городам пошла на спад… Интересно, что одним из наиболее распространенных и, надо признать, разумных мотивов против возвращения старых названий в наши дни является мотив финансовой экономии - каждое переименование обходится государству в изрядную копеечку. Можно представить, каких затрат потребовало массовое изменение наименований населенных пунктов и их частей в 20–30-е годы. Но в борьбе с русской историей большевики не боялись расходов.

В 1919 году в учебных заведениях СССР было прекращено преподавание истории. «Восемь-девять лет тому назад, - с удовлетворением писал в 1927 году видный борец с исторической наукой М. Н. Покровский, - история была почти совершенно изгнана из нашей школы - явление, свойственное не одной нашей революции. Детей и подростков занимали исключительно современностью…»

Этот предмет был вычеркнут из учебной программы и заменен изучением истории партии и мирового освободительного движения. В завершение этого процесса советское руководство устроило расправу над отечественной исторической наукой. 5 ноября 1929 года на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) было принято решение об уголовном преследовании сотрудников Академии наук СССР по совершенно нелепому обвинению. Обратим внимание читателя, что инициатива расправы над учеными-историками исходила не от органов госбезопасности, как того можно было бы ожидать, а от высшего руководства страны. Выполняя решение руководства, органы ОГПУ состряпали целое «Академическое дело» (Дело историков), в рамках которого были проведены аресты выдающихся отечественных ученых. Всего по этому делу было арестовано 4 академика АН СССР (С. Ф. Платонов, Е. В. Тарле, Н. П. Лихачев и М. К. Любавский), 9 членов-корреспондентов АН СССР, в том числе С. Ф. Рождественский, Д. Н. Егоров, Ю. В. Готье, А. И. Яковлев, и более 100 ученых рангом поменьше. Подавляющее большинство из них были историками. Имена С. Ф. Платонова, Е. В. Тарле, М. К. Любавского говорят сами за себя.

10 февраля 1931 года тройка ПП ОГПУ в ЛВО вынесла приговор первой партии арестованных по «Академическому делу»: 29 человек были приговорены к расстрелу, 53 - к заключению в ИТЛ на срок от 3 до 10 лет, двое - к высылке на 2 года. Решение тройки было пересмотрено коллегией ОГПУ 10 мая 1931 года. Высшая мера наказания была сохранена в отношении бывших А. С. Путилова, А. А. Кованько, В. Ф. Пузицкого, Я. П. Куприянова, П. И. Зиссермана, Ю. А. Вержбицкого. 10 человек были приговорены к расстрелу, замененному заключением в лагерь на 10 лет, 8 - к заключению в лагерь на 10 лет, 3 - к заключению в лагерь на 10 лет, замененному высылкой на тот же срок, 3 - к заключению в лагерь на 3 года. В ходе следствия было освобождено 43 человека.

Вынесение приговора тем арестованным, которых относили к «руководящей группе», затянулось. Он был вынесен коллегией ОГПУ 8 августа 1931 года - 18 человек были приговорены к высылке в отдаленные места СССР сроком на 5 лет. Среди них были академики Платонов, Тарле, Лихачев, Любавский. Пять человек приговорены к 5 годам заключения в лагере, 4 - к 3 годам заключения в лагере, один - к высылке в Западную Сибирь на 3 года. Цвет отечественной исторической науки был разгромлен…

Преподавание истории как учебного предмета было восстановлено в СССР лишь в 1934 году. Такой перерыв был необходим большевистскому руководству для разрушения традиций преподавания истории Отечества, ибо в 1934 году в учебных заведениях стала изучаться совсем другая история.

Решение о восстановлении преподавания истории было принято на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 20 марта 1934 года. Этим же постановлением высшее руководство СССР утвердило авторскую группу для создания школьного учебника истории СССР. Пожалуй, впервые в российской истории школьный учебник утверждался высшим руководством страны. В том же 1934 году три члена политбюро - Сталин, Киров и Жданов - лично прочитали и отрецензировали предлагаемые авторскими коллективами конспекты новых школьных учебников. Для нашей темы весьма важно посмотреть, какие же недостатки нашли наши вожди в представленном им проекте учебника.

По мнению высокопоставленных рецензентов, авторская группа «не выполнила задание и даже не поняла своего задания. Она составила конспект русской истории , а не истории СССР , то есть истории Руси, но без истории народов, которые вошли в состав СССР». В конспекте не была подчеркнута ни «аннексионистско-колонизаторская роль русского царизма» , ни «контрреволюционная роль русского царизма во внешней политике» .

Вот это-то различие между русской историей и историей СССР и является главным для понимания того, какая же именно история стала преподаваться в советских школах и прочих учебных заведениях. Главным было то, что отрицался исторический путь России как национального государства русского народа, созданного русским народом же. Теперь, по мысли вождей, русский народ должен был занять в своей стране место лишь одного из нескольких «братских народов» (многие из которых в то время лишь искусственно создавались), а в перспективе - с расширением СССР до мировых пределов - роль русских должна была еще более уменьшиться.

Вопреки мнению отдельных публицистов и исследователей, что начиная с 1934 года советская власть стала руководствоваться во внутренней и внешней политике национальными интересами страны, в реальности советские вожди в это время озаботились проблемой… уничтожения памятников истории России. Так, в это время аж три члена Политбюро - Сталин, Ворошилов и Каганович - уделили внимание судьбе такого замечательного памятника истории России, как московская Сухарева бащня.

Первоначальное решение властей о сносе памятника, мотивированное «заботой о развитии уличного движения», вызвало протесты ученых и архитекторов-градостроителей. В ответ на эти протесты 18 сентября 1933 года Сталин отправляет собственноручное письмо Кагановичу, в котором пишет: «Мы (Сталин и Ворошилов, - А. М) изучили вопрос о Сухаревой башне и пришли к тому, что ее обязательно надо снести. Архитекторы, возражающие против сноса, слепы и бесперспективны» .

Выступая перед коммунистами-архитекторами, Лазарь Каганович так говорил о сносе памятника: «В архитектуре у нас продолжается ожесточенная классовая борьба… Пример можно взять хотя бы из фактов последних дней - протест группы старых архитекторов против слома Сухаревой башни. Я не вхожу в существо этих аргументов, но ведь характерно, что не обходится дело ни с одной завалящей церквушкой, чтобы не был написан протест по этому поводу. Ясно, что эти протесты вызваны не заботой об охране памятников старины, а политическими мотивами…» . Вот уж воистину - у кого что болит, тот о том и говорит. В реальности именно деятельность советского руководства по сносу памятников русской истории была вызвана политическими мотивами.

В тот страшный год погибла не только Сухарева башня. На Бородинском поле был взорван «памятник царским сатрапам» - главный монумент в честь сражения, в котором решалась судьба России. В Ленинграде был уничтожен храм-памятник в честь моряков, погибших в русско-японскую войну, в Костроме - памятник Ивану Сусанину… и т. д.

Мы наш, мы новый мир построим…

К сожалению, тема создания нового советского общества не привлекала к себе покамест внимания историков. Слишком уж насыщенным оказался этот временной период событиями внутри- и внешнеполитической жизни, и до изучения изменений в обществе у историков просто не дошли руки. Лишь в последнее время стали появляться исследования, посвященные жизни людей того времени и общественным отношениям. Поэтому при анализе той эпохи мы вынуждены прибегать к таким малодостоверным источникам, как мемуары, записки, юридические документы, анализ произведений искусства и т. д.

Важно отметить, что с самого начала работе по созданию нового общества советское руководство уделяло гораздо меньше внимания, чем разрушению старого. И дело тут не в недостатке энергии или непонимании важности задачи. Просто, согласно марксистскому учению, общественные отношения были лишь производной от отношений социально-экономических, с изменением которых неизбежно, по мнению вождей партии, должно было измениться и общество. С другой стороны, хотя социальная трансформация общества и была задачей № 1 для кремлевского руководства, многочисленные проблемы внутренней и внешней политики 30-х годов также требовали немедленного решения, поэтому на строительство нового общества ресурсов и сил зачастую просто не оставалось.

Тем не менее можно выделить основные черты нового советского человека и советского общества. В основе мировоззрения нового советского человека лежали «три кита» - атеизм, интернационализм и коллективизм.

Интернационализм. Принципиально новый характер общества закреплялся в его названии. Слово «советский» не имело какой-либо связи с исторически сложившимся этнонимом, да и этнонимом в строгом смысле этого слова не являлось, так как обозначало не национальность, а идеологическую ориентацию. Национальная самоидентификация - этот краеугольный камень традиционного общества - здесь отходила на второй план, но, вопреки распространенным представлениям, не уничтожалась окончательно, на первоначальном этапе она сохранялась и постепенно выхолащивалась. В своих мечтаниях апологеты мировой коммунии рисовали общество людей, полностью лишенных национальных признаков.

Коллективизм. Одной из важных черт нового общества являлся повсеместно насаждаемый коллективизм. Культ коллектива был вызван не столько потребностями управления (коллективом управлять проще, чем отдельными личностями), сколько являлся инструментом социальной инженерии. Построение коммунистического общества по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям» требовало не только увеличения объемов производства, но и воспитания у людей самоограничения потребностей. Воспользоваться огромным опытом христианской аскетики большевики, по понятным причинам, не могли, и пришлось «изобретать велосипед». Если в христианстве самоограничение есть форма служения Богу, то для советского человека идолом стало служение коллективу. Согласно новой , личность не существовала сама по себе, а имела ценность лишь как член того или иного коллектива. Идеология строила иерархию коллективов от самого маленького - звена или бригады - до огромного, включающего в себя трудящихся всего земного шара. Сознательный член нового общества должен был полностью подчинить свои интересы интересам коллектива и реализовывать свои способности только в рамках этого коллектива. К коллективу начинали приучать с малолетства, и уже само название руководителей детских и юношеских коллективов (пионервожатый, комсомольский вожак) убивало всякую мысль о самостоятельности его членов.

Наиболее важной, с нашей точки зрения, чертой сознания нового советского человека являлся атеизм. Культивирование сознательного безбожия и богоборчества, - а советский атеист - это не просто неверующий человек, а сознательный борец с религией, - не могло не привести к изменениям в нравственной сфере жизни общества. Напомним читателю, что система нравственных устоев религиозного общества состоит из трех уровней:

1. Нравственного закона, сформулированного Богом и выражаемого совестью человека. При этом хотя совесть является принадлежностью каждого человека, по его природе, она, как и всякая другая часть человека нуждается в развитии, без которого совесть атрофируется или приобретает уродливые формы. Религиозная парадигма включает в себя развитие совести, более того, ставит эту задачу на одно из первых мест в духовном развитии человека.

2. Морального. Мораль формируется обществом и, соответственно, отображает состояние этого общества. В обществе религиозном, высоконравственном мораль приближается к нравственным законам, но все же отличается от них. В чем-то моральные нормы жестче нравственных, в чем-то мягче. Важно, что нормы морали создаются людьми, а «то, что один человек создал, другой завсегда сломать может».

3. Юридического. Здесь источником норм выступает государство и фиксирует их в виде законодательных актов. Юридические нормы могут быть отражением норм морали, а могут и не быть.

В советском типе мировоззрения нравственный уровень упразднялся и фактически отождествлялся с моральным. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно открыть Большую советскую энциклопедию на статье «нравственность» и увидеть, что статья сия состоит из одной строчки следующего содержания: «нравственность» - см. статью «Мораль».

Но и сам процесс формирования моральных норм в советском обществе не мог быть пущен на самотек, он был поставлен под жесткий контроль идеологических органов партии. Последние в своей работе руководствовались не жизненными реалиями, а представлениями об идеальном коммунистическом обществе и классовым сознанием.

В результате моральные нормы советского общества оказались трудновыполнимыми не только для носителей традиционной, христианской морали, но и для людей собственно советских.

В дальнейшем это привело к формированию обществом своей собственной моральной системы и появлению в позднесоветском обществе так называемой двойной морали.

Главная проблема заключалась в том, что низовая мораль, которая создавалась обществом в дополнение к навязанной режимом, также не опиралась на нравственные христианские нормы, о которых значительная часть советских людей в силу проводимой властями борьбы с религией имела самое приблизительное представление. В результате одним из источников низовой, второй морали советского общества стали законы и представления криминального мира. Это страшно само по себе, но еще страшнее то, что это не вызвало неприятия и отторжения у общества. Однако в конце 30-х годов эти процессы только начинались.

Война и миры

В итоге процесс социальной трансформации русского общества к концу 30-х годов XX века был весьма далек от завершения. Фактически в СССР существовали два общества - новое советское и старое «недобитое» традиционное. При этом новое общество только начало формироваться, а старое находилось в процессе разрушения, поэтому значительная часть граждан СССР пребывала в промежуточном состоянии между двумя обществами. Поясним, что это значит. Как известно, членов общества связывают между собой писаные и неписаные нормы общественной морали, стереотипы поведения, но благодаря усилиям советской власти традиционные устои общества были во многом размыты, а навязываемые властью моральные принципы нового общества еще не успели укрепиться. Более того, те немногие, кто сохранил верность традициям и принципам старого общества, уже в силу этого были в оппозиции власти и не считали ее своей.

Интересно, что это разделение общества Страны Советов было замечено сотрудниками белогвардейской организации РОВС на основе общения с пленными военнослужащими РККА во время советско-финской войны 1939–1940 годов. Анализируя отношение военнослужащих к советской власти, они сделали выводы о том, что партийный аппарат (среди пленных были представители исключительно низового аппарата) «безусловно предан советской власти и Сталину», что «чины специальных войск, летчики, танкисты и отчасти артиллеристы, среди которых высок процент коммунистов, также преданы советской власти… Дрались очень хорошо и нередко, будучи окружены, предпочитали кончать жизнь самоубийством, а не сдаваться в плен».

Красноармейская «масса», по мнению работавших с ней представителей РОВС, была «испорчена советской пропагандой и воспитанием неглубоко» и, в общем, осталась такой же, какими были их отцы и деды.

Поясним описанную выше разницу. Мы знаем, что вплоть до 1 сентября 1939 года, когда был принят новый закон о всеобщей воинской обязанности, Красная Армия комплектовалась исключительно из «идеологически подкованных» призывников, а отбор в технические войска - танковые и особенно в авиацию - был исключительно строгий.

С другой стороны, значительная часть жителей Страны Советов и вовсе пребывала в подвешенном состоянии с нарушенными стереотипами поведения - не имея готовых решений, вообще не зная, как себя вести в той или иной ситуации.

Таким образом, перед войной население СССР состояло из трех основных групп:

Новое советское общество;

Старое традиционное русское общество;

Мятущиеся - те, кто уже перестал жить, как жили отцы и деды, но не стал жить по-новому.

Как это разделение сказалось на отражении общества - армии? Для начала отметим, что распределение представителей разных общественных групп по разным родам войск было неравномерным. Приоритетными в 30-е годы считалось развитие авиации и механизированных войск. Кадры для них проходили особый отбор, причем не только традиционный медицинский или образовательный, но и идеологический. В качестве примера критериев такого отбора можно привести отрывок из приказа ГЛАВПУРа РККА по отбору военнослужащих для комплектования танковых экипажей:

«1. В экипаж отбирать военнослужащих, беспредельно преданных нашей Родине, большевистской партии и Советскому правительству, бесстрашных, решительных, обладающих железным характером, способных на подвиги и самопожертвования людей, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не сдадут танк врагу.

2. В экипажи отбирать преимущественно из рабочих промышленности, транспорта и сельского хозяйства, а также студентов индустриальных вузов и техникумов. Подбирать людей, хорошо владеющих русским языком (русских, украинцев, белорусов).

3. Экипаж должен состоять из коммунистов, комсомольцев и непартийных большевиков, воспитанных в духе ненависти к врагу и непреклонной воли к победе» .

Вслед за танковыми войсками и авиацией отбирались призывники в войска НКВД, конницу, артиллерию, а вот все, кто не проходил такой отбор, отправлялись на комплектование пехоты. «Получается то, что к этой тяжелой службе в пехоте приходит молодежь нашей страны после отсева от комплектования авиации, артиллерии, танковых частей, конницы, инженерных частей, частей местной охраны и т. д. В результате слабый, малорослый боец» , - констатировал в декабре 1940 года советский генерал.

Таким образом, лучшие представители нового советского общества группировались в элитных, отборных войсках, представители старого, традиционного общества, считавшиеся неблагонадежными, зачастую направлялись во вспомогательные части, а основную массу пехоты составляли представители «болота».

Общественное разделение отражалось и на отношениях между военнослужащими. Если в элитных войсках хорошим командирам удавалось сколотить крепкие и даже дружные коллективы, то в пехоте все обстояло по-другому - красноармейцы сторонились друг друга, часто имело место некоторое отчуждение от командного и особенно от политического состава. Это порождало атмосферу взаимного недоверия, что отнюдь не способствовало укреплению стойкости войск.

Поскольку советское и традиционное общества основывались на разных ценностных системах, то и восприятие войны у них было разным. Ниже подробно рассмотрим особенности этого восприятия в каждой из групп, а пока укажем, что эта разность, порожденная разницей мировоззрения, сама по себе несла опасность, ибо не позволяла появиться единому осмыслению такого события, как война. Люди, одетые в одну форму, стоящие в одном строю, совершенно по-разному воспринимали войну, что не позволяло добиться единомыслия, единого боевого духа - необходимого условия успешного ведения боя.

Состояние советского общества описал Константин Симонов на первых страницах своего знаменитого романа «Живые и мертвые»:

«Казалось бы, все давно ждали войны, и все-таки в последнюю минуту она обрушилась как снег на голову; очевидно, вполне подготовиться к такому огромному несчастью вообще невозможно» .

Среди молодого поколения господствовало представление о грядущей войне, как войне прежде всего классовой, революционной. Противника рассматривали именно с этой точки зрения - как противника идеологического, отсюда такие названия врагов, как белофинны и белополяки. Поэтому в солдатах империалистических держав видели прежде всего «братьев по классу», нуждающихся в освобождении, причем, более того, ждущих его. Именно в таком духе выдержан популярный в те годы роман Николая Шпанова «Первый удар». В соответствии с этой парадигмой война должна была быть недолгой и проходить «малой кровью и на чужой территории».

В январе 1941 года начальник Главного Политического управления РККА Запорожец написал объемную докладную записку на имя наркома обороны, в которой, характеризуя настроения красноармейцев, отмечал:

«Глубоко укоренился вредный предрассудок, что будто бы в случае войны население воюющих с нами стран обязательно и чуть ли не поголовно восстанет против своей буржуазии, а на долю Красной Армии останется лишь пройтись по стране противника триумфальным маршем и установить советскую власть» .

В начале войны эти настроения расцвели пышным цветом:

«Один из танкистов поинтересовался германским пролетариатом - не восстал ли он против фашизма. Горячо спорили о сроках войны. Над тем, кто сказал „полгода“, посмеялись, обозвали маловером».

«Конечно, спорили о судьбе Германии, о том, как скоро немецкий рабочий класс свергнет Гитлера; о том, как быстро в случае нападения Германии на Советский Союз немецкие солдаты - „рабочие и крестьяне в солдатских шинелях“ - повернут оружие против своих классовых врагов. Да, именно как быстро, а не вообще - повернут или нет. Спорили об этом даже в июне и июле 1941 года (выделено мной. - А. М. )».

Как известно, никаких признаков «классовой солидарности» «немецкие рабочие в солдатских шинелях» не проявляли….

Был и еще один важный аспект. Как мы уже упоминали выше, одним из базисов советской был атеизм, причем в те годы, как правило, атеизм воинствующий. Важным отличием атеизма от практически любой религии является чисто биологическое понимание такого явления, как смерть. Между тем война и смерть - понятия неразделимые, и одной из необходимых составляющих моральной и психологической подготовки солдата к войне и к бою была подготовка к смерти. Если мы обратимся к истории русской дореволюционной армии, то увидим, что тема смерти в бою, смерти за государя была одной из основных в тогдашней, говоря современным языком, политико-воспитательной работе. Проще всего это увидеть, если обратиться к текстам русских военных песен. Основной принцип отношения к смерти четко выражен в солдатской песне середины XIX века - «Жизни тот один достоин, кто на смерть всегда готов». Смерть в бою считалась вероятной, более того - практически неизбежной. Солдат царской армии шел в бой умирать:

«Мы смело на врага за русского царя на смерть пойдем вперед, своей жизни не щадя» (песня Павловского юнкерского училища).

«За царя и за Россию мы готовы умирать » (солдатская песня).

«Марш вперед! Смерть нас ждет! Наливайте чары…» (песня Александрийского гусарского полка).

«Под ним умрет драгун беспечный, сложивший голову в бою» (песня 12-го Стародубовского драгунского полка).

«Коль убьют на бранном поле, так со славой погребут, а без славы да неволей все когда-нибудь помрут » (песня лейб-гвардии конно-гренадерского полка).

Такие песни (мы привели лишь малую толику) приучали солдат к мысли о возможности смерти в бою, учили не бояться смерти, готовили к ней. В основе этой подготовки было православное учение о смерти и загробном мире. Воин русской армии воевал за веру, царя и Отечество, и смерть в бою рассматривалась не только как воинский, но и как религиозный подвиг.

Совсем другое мы видим в воспитательной работе предвоенной Советской Армии. Храбрость и презрение к опасностям рассматривались как гражданская добродетель, неотъемлемые качества советского человека, но… темы смерти, в том числе и смерти в бою, в советских предвоенных песнях мы не увидим.

Такие военные песни, как: «Если завтра война», «Шли по степи полки со славой громкой», «Боевая сталинская» («Мы берем победу за победой»), «Авиамарш», «Марш танкистов» («Броня крепка»), «По-над Збручем», «Катюша», «Принимай нас, Суоми-красавица», «В бой за Сталина» - полны оптимизма, мыслей о грядущей победе и ни разу не рассматривают возможность смерти героя в бою.

Более того, даже старые песни периода Гражданской войны, в которых тема смерти в бою была одной из основных, в 30-е годы слегка изменялись, вычищая тему смерти в сторону. Например, в песне:

Гулял по Уралу Чапаев-герой,
Он соколом рвался с полками на бой.
Вперед вы, товарищи, не смейте отступать!
Чапаевцы смело привыкли умирать.

Слово «умирать» было заменено на «побеждать», и в таком варианте песня сохранилась в большинстве источников.

Если смерть в песне и присутствовала, то это была смерть врага - «летели наземь самураи» или «несем победу Родине и смерть ее врагам».

Этот заряд оптимизма, конечно, импонировал советской молодежи, но не готовил к главному - к серьезной войне, где могут и будут убивать. Причина такого подхода понятна - идеология атеизма воспринимает смерть как окончательную точку, небытие, за которой может сохраниться лишь память о человеке, но не сам человек.

При этом каждый красноармеец, получая в руки боевое оружие и учась военному делу «настоящим образом», так или иначе приходил к мыслям о возможной собственной смерти. И вот здесь официальная, идеологическая подготовка ничем ему помочь не могла, оставляя человека один на один со своими страхами… Пример того, как страх смерти овладевает душой человека и обрекает его на панику и гибель, мы находим в книге писателя-фронтовика Бориса Васильева «А зори здесь тихие…»:

«А Галя уж и не помнила об этом свинце. Другое стояло перед глазами: серое, заострившееся лицо Сони, полузакрытые, мертвые глаза ее и затвердевшая от крови гимнастерка. И… две дырочки на груди. Узкие, как лезвие. Она не думала ни о Соне, ни о смерти - она физически, до дурноты ощущала проникающий в ткани нож, слышала хруст разорванной плоти, чувствовала тяжелый запах крови. Она всегда жила в воображаемом мире активнее, чем в действительном, и сейчас хотела бы забыть это, вычеркнуть - и не могла. И это рождало тупой, чугунный ужас, и она шла под гнетом этого ужаса, ничего уже не соображая.

Федот Евграфыч об этом, конечно, не знал. Не знал, что боец его, с кем он жизнь и смерть одинаковыми гирями сейчас взвешивал, уже был убит. Убит, до немцев не дойдя, ни разу по врагу не выстрелив…»

Для остатков русского традиционного общества начало войны Германии против коммунистического СССР стало своего рода искусом, соблазном. В своей пропаганде гитлеровцы постоянно подчеркивали, что воюют не против России, а против «ига жидов и коммунистов», и у многих людей вставал вопрос - а надо ли защищать советскую власть? Ту самую власть, которая старательно и методично уничтожала старое общество.

Такие сомнения возникали у многих, причем не только у пожилых людей - молодой танкист Арсентий Родькин вспоминал:«Честно говоря, воевать мне не хотелось, и если бы можно было не воевать, я бы не воевал, потому что не в моих интересах было защищать эту советскую власть» .

Сейчас хорошо известно, что для германской стороны мотив «спасения России от жидов и коммунистов» был лишь пропагандистским ходом, нацеленным на ослабление способности советского государства к самозащите, и русское антибольшевистское освободительное движение в планы немцев не входило. Но тогда…

Тогда это было ясно лишь немногим, в числе которых был местоблюститель патриаршего престола владыка Сергий (Старгородский). Уже 22 июня 1941 года он обратился с воззванием к пастве, призывая православных стать на защиту Отечества. Предстоятель Русской православной Церкви хорошо понимал, какие сомнения испытывают сотни тысяч православных людей по всей стране. В отличие от интернационалистов, он не испытывал иллюзий относительно поведения «немецких рабочих в солдатских шинелях», он знал о подлинной, языческой подоплеке германского нацизма и знал, чем она обернется для русских.

Но послание митрополита не передавали по радио, и большинство православных воинов в рядах РККА в июне 1941-го остались в неведении о его содержании и вынуждены были бороться с искушением один на один.

Для представителей «болота» испытание войной оказалось наиболее тяжелым. В момент, когда от человека требовалось напряжение всех его духовных и физических сил, они, не имеющие твердой системы ценностей, оказались наиболее уязвимыми для панических настроений и стали их главным источником.

Подведем итог - начало войны стало шоком для всех мировоззренческих групп населения СССР (и личного состава РККА), представители двух полярных ценностных систем - коммунисты и традиционалисты - оказались в растерянности (причем по разным причинам), а не имеющее прочного мировоззренческого якоря «болото» стало генератором паники, которая, как лесной пожар, охватила армию.

Там, где представителей «болота» было мало - в танковых войсках, авиации и других элитных родах войск, - массовой паники не возникло (хотя одиночные случаи и отмечаются источниками). Именно это и позволило советским механизированным соединениям нанести немцам серию отчаянных контрударов. В обстановке общего развала, некомпетентного руководства, без поддержки пехоты советские танкисты не могли добиться даже частичного успеха, но их удары смогли нарушить планы немецкого командования, пусть не намного, но замедлили темпы немецкого наступления, выиграв для страны малое, но значимое количество времени. И что не менее важно, чем военное значение, - своей отчаянной храбростью они спасли честь своего поколения. И в российском массовом сознании поколение, встретившее войну на границе, осталось в памяти как поколение погибших, но не покоренных бойцов, а не толп военнопленных, хотя последних и было вчетверо больше.

Рассмотрев причины паники, мы раскрываем секрет умолчания советской истории о причинах этого явления. Как мы видим, причиной этого катастрофического явления стали не «внезапность» и не ошибки отдельных лиц (пусть даже и самого Сталина), но весь курс на трансформацию общества, проводимый советским руководством с конца 20-х годов и составлявший главный смысл его деятельности. Признать, что именно главное направление социальной политики коммунистической партии стало (ненамеренно, конечно) причиной нестойкости Красной Армии и катастрофических поражений 41-го года - на такое советские историки пойти не могли.

Преодоление

Результаты приграничного сражения вызвали шок у всесильного советского диктатора. Осознав масштабы разгрома, Сталин оставляет Москву и на два дня запирается на своей даче в Кунцево. (Вопреки распространенному мифу, это произошло не в момент начала войны - 22 июня, а именно после окончания приграничного сражения - 29 июня.) Вождю было над чем поразмыслить. Главным ударом для него были не столько военные неудачи, сколько именно вот эта паника и моральная нестойкость выращенной им Красной Армии, всей системы советского общества. Было очевидно, что экзамена на стойкость в чрезвычайной ситуации нарождающееся советское общество не выдерживает.

И в этой ситуации коммунистический вождь нашел решение весьма нетривиальное, неожиданное для всех - от гитлеровского руководства до граждан Советского Союза. Сталин решается на то, что еще вчера казалось невозможным - на заключение мира между новым советским и недобитым русским обществом. Он понимает, что, только объединив все силы против внешнего врага, это нашествие можно отразить.

Но это решение означало и как минимум временный отказ от деятельности по построению нового советского общества и уничтожения общества традиционного. Вождь понимал, что для достижения согласия необходимо будет пойти на серьезные уступки русскому обществу. И эти уступки могут серьезно затруднить, если не сделать невозможной, окончательную победу коммунизма в СССР. Впрочем, Сталин вполне логично рассудил, что если не сделать задуманного им шага, то с высокой долей вероятности Страна Советов падет под ударом внешнего врага.

Решение было найдено. Вождь вернулся в Кремль, а 3 июля 1941 года вся страна, прильнув к черным тарелкам радиорупоров, услышала самую неожиданную для себя речь Сталина. Поскольку это выступление является программным для целого периода отечественной истории и весьма важным для нашей темы, рассмотрим его текст подробно.

Начнем с обращения. После традиционных «товарищей» и «граждан» прозвучало неожиданно - братие и сестры. Это привычное православное обращение было адресовано людям, с которыми советская власть до сих пор разговаривала почти исключительно на языке допросов.

Далее, саму войну против немцев Сталин назвал Отечественной. У современного читателя словосочетание «отечественная война» вызывает в памяти продолжение - 1812 года. Но современники Сталина помнили, что Второй отечественной войной называлась в царской России Первая мировая война.

Примечательно, что в этой речи Сталин 7 раз употребил слово «Родина» и лишь по одному разу упомянул слова «большевик» и «партия».

И современный прокоммунистический историк Ю. В. Емельянов, и церковный историк о. Владислав Цыпин отмечают наличие в речи Сталина текстуальных заимствований из написанного 22 июня обращения к верующим митрополита Сергия.

Таким образом, речь Сталина 3 июля стала не просто первым обращением вождя к народу после начала военного противоборства с гитлеровской Германией, но провозглашением новой программы - на достижение компромисса и союза между советским и русским обществом.

Речь Сталина от 3 июля 1941 года стала важной вехой в истории России. Впервые коммунистическая власть была вынуждена не просто признать право русского общества на существование, но и обратиться к нему за содействием, заключить своего рода «пакт гражданского согласия» во имя победы над внешним врагом.

Важной вехой являются публичные выступления вождя, посвященные такой дате, как 24-я годовщина Октябрьской революции. Выступая перед войсками на Красной площади 7 ноября 1941 года, Сталин, с одной стороны, напомнил о победе в Гражданской войне, что должно было вдохновить советскую часть общества, а с другой - призвал воинов вдохновляться «мужеством великих предков - Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова» . Эти имена вряд ли могли вдохновить «идейно подкованного» комсомольца, но они были дороги сердцу каждого русского человека.

Уступки традиционалистам продолжались и дальше - в конце 1942 года в армии отменен институт военных комиссаров, тогда же вводится историческая форма, сходная с формой Российской императорской армии периода Первой мировой войны, в 1943 году советское государство признает право православной Церкви на легальное существование, избран патриарх, деятельность союза воинствующих безбожников приостановлена, в 1944 году проходит реформа семейного права и системы образования, причем в ходе этих преобразований упор делается на преемственность с исторической Россией (по крайней мере, во внешних формах).

Новая платформа Сталина сделала возможным сотрудничество между полярными мировоззренческими группировками - коммунистами и традиционалистами, что спутало карты и политическому руководству Германии, которое в своей пропаганде делало ставку именно на наличие двух обществ в нашей стране. Главной линии немецкой пропаганды - «мы воюем не с русскими, а с большевиками» - был противопоставлен курс на национальное единство и примирение.

Однако новая политическая платформа советского руководства, хотя и стала базисом общественного согласия и создавала основу для преодоления раскола в обществе, была не единственной мерой, предпринятой для борьбы с паникой. Помимо пряника, большевики не замедлили пустить в дело и кнут.

16 июля 1941 года в армии вводится институт военных комиссаров с весьма широкими полномочиями, который фактически отменял принцип единоначалия. Причиной этого шага стало недоверие со стороны политического руководства командному составу Красной Армии. Сработал привычный стереотип - раз дела плохи, то не обошлось без «измены» со стороны «врагов народа». И враги были немедленно найдены, в тот же день постановлением ГКО было предано суду командование Западного фронта во главе с генералом армии Павловым за «позорящие звание командира трусость, бездействие власти, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций». 9 генералов были расстреляны.

Через месяц 16 августа 1941 года выходит приказ № 270, призывающий решительно бороться с проявлениями паники, оставлением позиций, сдачей в плен и дезертирством. В документе прописывались строгие кары не только для сдавшихся в плен и дезертиров, но и для членов их семей. Отметим, что, издавая подобные приказы на самом высоком уровне, советское руководство обозначало масштаб явления, еще раз подтвердив, что паника носила не единичный характер.

Помимо кнута и пряника, были сделаны и выводы в отношении системы подготовки войск. Причем сделаны они были как на уровне высшего военного руководства, так и на уровне командного состава. Офицеры, которые спешно готовили в тылу набранные из резервистов и мобилизованных новые части, знали - их враг не только немец, их враг и наступающий впереди немецкой армии «генерал Страх». Любители военной истории хорошо знают книгу Александра Бека «Волоколамское шоссе». Она наглядно и подробно показывает, как офицер панфиловской дивизии готовит свой батальон к бою, и первым своим врагом он считает не столько противника, сколько страх, способный обратить в бегство солдат. Само осознание паники как угрозы заставило советских командиров по-другому смотреть на приоритеты в подготовке войск.

И в «белоснежных полях под Москвой» советские войска сделали невозможное - нанесли первое за Вторую мировую войну поражение сухопутной армии Германии. «Генерал Страх» был побежден.

Подведем итог: паника лета 1941 года, сыгравшая столь пагубную роль в начале Великой Отечественной войны, была следствием сложных процессов социальной трансформации общества, проводимой советским руководством в попытке реализации коммунистической утопии. Однако в критический момент И. В. Сталин смог принять единственно верное решение, круто изменить политику советского государства и создать возможность для объединения всех сил для отражения внешней агрессии.

Как показал дальнейший ход событий, радикально изменился ход не только военной, но и социальной истории нашей страны. Серьезные уступки, сделанные советским руководством русскому традиционному обществу, сделали возможным сохранение ценностей этого общества в условиях социалистического государства и тем самым фактически сорвали планы по созданию общества принципиально нового типа - социалистического.

Паника 1941 года стала наглядным подтверждением евангельской истины - Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то (Марк 3.24). Тогда выход был найден, не урок ли это нашему обществу, раздираемому социальными и мировоззренческими и другими противоречиями и конфликтами?

Приложение

Голая правда войны

ГВП заместителю наркома обороны СССР

10–20 июля сего года части 25-го ск, занимавшие оборону в районе города Витебска, Сураж-Витебский, позорно разбежались, открыли дорогу противнику для продвижения на восток, а впоследствии, попав в окружение, потеряли большинство личного состава и материальную часть.

Произведенным по поводу этого следствием установлено следующее:

25-й ск в составе 127, 134 и 162-й сд в конце июня 1941 года из города Сталино - Донбасс - был переброшен в район города Киева, куда прибыл к 1 июля.

Из Киева по приказу командующего 19-й армии корпус переброшен в район Смоленска для занятия обороны по реке Западная Двина в районе города Витебска и города Сураж-Витебский протяжением около 70 километров.

Погрузка и отправка частей по железной дороге из Киева проходила 2–4 июля. Руководство погрузкой и продвижением частей отсутствовало; в результате чего прибытие эшелонов не согласовывалось с предстоящим выполнением боевых задач, в связи с чем прибывающие части вводились в бой без организованного сосредоточения.

На 11 июля в районе расположения корпуса находились: 442-й кап, 263-й отд. бат. связи, 515-й, 738-й сп и 410-й лап 134-й сд, 501-й сп 162-й сд, 1-й стр. батальон и дивизион гаубичного артиллерийского полка 127-й сд.

Несколько правее от штаба корпуса в районе села Прудники располагался штаб 134-й сд, в составе которой здесь находились два батальона 629-го сп, два батальона 738-го сп, батальон связи, зенитный арт. дивизион, один дивизион гаубичного арт. полка.

По приказанию штакора два батальона 501-го сп 162-й сд заняли оборону на западном берегу реки Западная Двина, севернее города Витебска. Части 134-й сд в составе 2 батальонов 629-го сп и одного батальона 738-го сп заняли оборону по западному берегу Западной Двины в районе села Прудники, между городами Витебском и Сураж-Витебским. Остальные части находились на восточном берегу реки Западная Двина.

Днем 11 июля на участке обороны, занимаемом двумя батальонами 501-го сп, мотомехчасти противника неизвестной численности (разведка отсутствовала) прорвались через Западную Двину на шоссе Витебск - Смоленск и Витебск - Сураж.

Указанные два батальона 501-го сп, не имея надлежащего руководства, в панике разбежались. Охваченный паникой «окружения», в ночь на 12 июля начал менять свое месторасположение штаб корпуса.

К 16.00 12 июля командир корпуса генерал-майор Честохвалов с группой штабных командиров и батальоном связи, бросив часть автомашин, прибыл на КП 134-й сд в село Прудники.

Их прибытие сразу внесло панику в части дивизии, так как прибывшие, в том числе и сам Честохвалов, панически рассказывали о якобы нанесенных немцами потерях частям 162-й сд, бомбежке их с воздуха и т. п.

К 17.00 в тот же день генерал-майор Честохвалов сообщил, что мехчасти противника прорвались в районе Витебска и движутся по шоссе Витебск - Сураж, «штаб окружен». Приказал корпусным частям отходить на восток, бросив на произвол находившиеся в обороне на западном берегу Западной Двины части 134-й сд. Только командир 134-й сд комбриг Базаров и комиссар дивизии Кузнецов, вопреки указанию командующего корпусом, остались на месте в районе села Прудники и руководили находившимися в обороне частями 629-го и 728-го сп, помогая им обратно переправиться через реку Западная Двина, а затем выходить из окружения.

После указания командира корпуса Честохвалова об отступлении началось паническое бегство на восток. Первыми побежали штаб корпуса и 2-й эшелон штаба 134-й сд, возглавляемый начальником штаба дивизии подполковником Светличным, который с 9 июля на КП отсутствовал - «отстал» и только к моменту отхода 12 июля прибыл в село Прудники.

Автомашины без руководства в панике неслись на восток на местечко Яновичи. Паническое бегство штабных командиров губительно отразилось на частях и местных советских органах, которые бросали все и бежали на восток, еще не видя никакого противника и даже не слыша стрельбы.

13 июля штаб корпуса остановился у местечка Яновичи, но 14 июля переехал в лес у села Понизовье, бросив всякое управление частями корпуса и потеряв связь со штабом армии.

По примеру штаба корпуса разбегались воинские части, не оказывая никакого сопротивления противнику, бросая материальную часть и снаряжение.

14 июля, боясь дальше двигаться без прикрытия и охраны, командир корпуса Честохвалов выделил несколько командиров и приказал собрать хотя бы небольшую группу войск, разбросанных в окружности по проселочным дорогам, чтобы под их прикрытием организовать дальнейшее отступление на восток.

К исходу дня 14 июля в лесу были сосредоточены: 515-й сп, 410-й лап, батальон 738-го сп 134-й сд, два дивизиона 567-го лап 127-й сд, один батальон 395-го сп 162-й сд и мелкие подразделения других частей, всего около 4000 человек, вооруженных винтовками, пулеметами, гранатами, артиллерией, минометами с запасами боеприпасов.

В штабе корпуса находились: 1) командир корпуса генерал-майор Честохвалов; 2) военком бригадный комиссар Кофанов; 3) начальник политотдела полковой комиссар Лаврентьев; 4) начальник штаба полковник Виноградов; 5) помощник начальника штаба полковник Стулов; 6) начальник особого отдела старший лейтенант госбезопасности Богатько и другие, около 30 человек.

Из штаба 134-й сд - начальник политотдела батальонный комиссар Хрусталев, начальник артиллерии подполковник Глушков и другие. Сюда же в лес 14 июля вечером прибежал переодетым в гражданское платье, без личного оружия начальник штаба 134-й сд подполковник Светличный.

Командир корпуса Честохвалов принял решение: не ожидая подхода остальных частей корпуса, продолжать отходить на восток, продвигаясь только лесами и только ночью, не входя в соприкосновение с противником, категорически запрещая стрелять в немцев.

Трусость командования корпуса доходила до крайности. По приказанию командира корпуса полковник Виноградов пытался застрелить водителя одной из автомашин колонны, у которого случайно произошел гудок от замыкания. Тут же лично побил сигнальные рожки во всех автомашинах, чтобы не повторился случайный гудок и не выдал противнику местонахождение колонны штаба. Так двигались 14, 15 и 16 июля. Пройдя 60–70 километров, сосредоточились в лесу у села Букине.

16 июля в этом лесу командир корпуса Честохвалов провел совещание начсостава и приказал бросить все имущество, оставить только носимое при себе. Были брошены: личные вещи начсостава, две рации, смазочные материалы, масса противогазов, пулеметные диски и коробки, документы, часть обоза, лошади и другое имущество.

Здесь же Честохвалов объявил дальнейший маршрут отступления на восток по направлению на село Овсянкино. Движение из Букине намечалось двумя колоннами в 20.00 16 июля, причем колонна 10–12 легковых автомашин штаба корпуса вместе с броневиком охранения должна была двигаться в хвосте правой колонны. Для разведки по намеченному маршруту в 18.00 выслан конный отряд в 25 человек.

Однако командир корпуса не стал ждать результатов разведки, изменил свое прежнее решение и в 19.00 приказал колоннам двигаться по намеченному маршруту, а сам с колонной штабных автомашин бросил части позади и уехал по направлению села Овсянкино.

При въезде в село Рыпшево в 23.00 колонна штаба была встречена окриками «Стой!» и беспорядочной стрельбой незначительного отряда немецкой разведки, по словам очевидцев, разведчиков было около 10 человек.

Возглавлявший автоколонну на первой машине начальник штаба корпуса полковник Виноградов, не останавливая машины, проехал и выскочил за село. Следовавший за ним во второй машине командир корпуса генерал-майор Честохвалов остановил автомашину, бросил личное оружие, поднял руки и пошел к немцам.

Находившийся с ним в машине начальник инженерной службы штаба корпуса подполковник Егоров выскочил из машины и бросился в другую сторону, через огороды в лес. То же сделали остальные командиры и политработники штаба корпуса; и стрелок автоброневика, и водители, следовавшие на своих машинах, бросили машины, документы и все, что было, без единого выстрела разбежались по кустам.

Полковник Виноградов, проехав 1–1,5 км за село, побоялся ехать дальше, бросил машину и с шофером ушел в лес, а оттуда одиночным порядком пробирался в сторону частей Красной Армии из так называемого окружения.

Разбежавшиеся от машин комиссары Кофанов и Лаврентьев, полковники Виноградов и Стулов и другие штабные командиры, зная, что по этой дороге движутся части корпуса и могут попасть в засаду немцев, не предупредили об этом командиров частей.

17 июля, когда части подошли к указанному месту, немцы, подтянув силы, встретили их сильным огнем. Командиры соединений по своей инициативе вступили в бой, длившийся 2–3 часа, потеряв 130 человек убитыми и ранеными, под прикрытием артиллерии 410-го и 567-го лап вывели свои части обратно в лес.

18 июля группа командиров штаба корпуса, разбежавшихся у села Рыпшево от немецкой разведки, в количестве 12–13 человек под руководством помощника начальника штаба корпуса подполковника Стулова подошли к находившимся в лесу частям корпуса. Эти части возглавляли помощник начальника штаба 134-й сд подполковник Светличный и начальник политотдела дивизии Хрусталев.

Подполковник Светличный обратился к Стулову и находившимся с ним командирам штаба корпуса с предложением присоединиться к частям и возглавить руководство по выводу их из окружения.

Полковник Стулов и находившиеся с ним командиры штаба корпуса отклонили это предложение и заявили, что меньшей группой им легче будет пробраться на сторону советских войск, и через пару дней ушли одиночным порядком.

Находясь в окружении, под влиянием трусости, некоторые командиры и политработники, чтобы скрыть свою принадлежность к командному составу Красной Армии, посрывали знаки различия и петлицы, обменяли свое воинское обмундирование на гражданские костюмы, а часть из них даже уничтожила личные и партийные документы.

Начальник политотдела корпуса полковой комиссар Лаврентьев уничтожил партийный билет, обменял свое комсоставское обмундирование на рваный костюм «заключенного», отпустил бороду, повесил котомку за плечи и, как трус и бездельник, несколько дней двигался за частями, ничего не делая, деморализуя личный состав своим внешним видом.

Когда ему предложили военное обмундирование, он отказался и одиночным порядком в своем костюме «заключенного» пошел на восток.

Также одиночным порядком пробирались военком корпуса бригадный комиссар Кофанов, полковник Стулов, начальник особого отдела корпуса старший лейтенант госбезопасности Богатько. Последний вместе со своей машинисткой, переодевшись в костюмы колхозников, выдавая себя за «беженцев», пробирались в город Вязьму.

Подполковник Светличный, возглавивший части 134-й сд после бегства работников штаба корпуса, несмотря на наличие достаточного количества огневых средств и людей, продолжая преступную «тактику» командования штаба 25-го ск, вел части только ночью и только лесами.

Боясь, чтобы стук повозок не демаскировал местонахождение частей дивизии, и столкнувшись с трудностями ночных передвижений, Светличный 19 июля сего года приказал бросить в лесу повозки, лошадей, другое имущество как «ненужное».

В тот же день он разбил оставшиеся части на три отряда: 1-й отряд - из состава 515-го сп с батареей полковой артиллерии и артиллерии 410-го лап под командованием капитана Цулая; 2-й отряд - из состава 378-го сп с полковой артиллерией и дивизионом 567-го лап, командир отряда капитан Соловцев.

В 3-й отряд вошли остальные части дивизии с двумя батареями 410-го лап под командой подполковника Светличного.

По приказанию Светличного в ночь на 20 июля отряды выступили по намеченному им маршруту на восток: 1-й и 2-й отряды левой колонной под общим командованием начальника артиллерии дивизии подполковника Глушкова, а 3-й отряд под руководством Светличного - справа. Никакой разведки и связи между отрядами во время движения организовано не было.

Пройдя 10–12 километров, правая колонна, заметив впереди выпущенную противником ракету, по приказанию Светличного повернула обратно к исходному положению. Сам подполковник Светличный уехал от частей. Начались паника и бегство.

Весь день 20 июля части 3-го отряда находились без руководства и без связи с 1-м и 2-м отрядами. Только к вечеру из лесу явился подполковник Светличный и начали подходить одиночные бойцы и командиры из 1-го и 2-го отрядов без оружия.

По выяснении оказалось, что во время движения в ночь на 20 июля руководители 1-го и 2-го отрядов, услышав вдалеке шум моторов, посчитали их за танки противника. В испуге начальник артиллерии 134-й дивизии подполковник Глушков приказал бросить материальную часть отрядов, а людям спасаться кто как может.

21 июля была выделена группа бойцов, одно орудие вручено Глушкову и приказано забрать оставленную им материальную часть. Однако и на сей раз он струсил, бросил людей и лошадей, а сам скрылся в лесу и больше к частям не подходил.

В результате преступной трусости подполковников Светличного и Глушкова в ночь на 20 июля сего года части 134-й сд, находившиеся в окружении, потеряли: около 2000 человек личного состава (разбежавшиеся из 1-го и 2-го отрядов), часть из них попала в плен к врагу; два дивизиона артиллерии, две батареи полковой артиллерии, много артиллерийских снарядов, более 10 пулеметов, около 100 лошадей и вооружение оставлено немцам.

27 июля сего года подполковник Светличный с небольшой группой 60–70 человек прорвался на сторону частей Красной Армии, оставил в окружении 1000 человек личного состава, раненых и остатки имущества 134-й сд, которых возглавил начальник 5-го отдела штаба 134-й сд капитан Баринов, и находился с ними в лесу до прибытия генерал-лейтенанта Болдина, под руководством которого они вышли из окружения 11 августа.

За допущенные преступления считаю необходимым предать суду военного трибунала:

1. Бывшего командира 25-го ск генерал-майора Честохвалова как изменника Родине заочно;

2. Начальника штаба корпуса полковника Виноградова;

3. Помощника начальника штаба корпуса полковника Стулова;

4. Военкома корпуса бригадного комиссара Кофанова;

5. Начальника политотдела корпуса полкового комиссара Лаврентьева - за проявленные ими трусость, бездействие, паническое бегство от частей и запрещение частям оказывать сопротивление;

6. Начальника штаба 134-й сд Светличного;

7. Начальника артиллерии дивизии подполковника Глушкова - за проявленную ими трусость, запрещение частям вступать в соприкосновение с противником и оставление врагу материальной части дивизии.

Главный военный прокурор

Публикация Н. Геец

ЦАМО. Ф. 913, оп. 11309, д. 70, лл. 160–165.

Еще в 1940 году советское руководство и Генеральный штаб, предвидя неизбежность войны с Германией разработало ряд военных планов 1940 г. - «Соображения об основах стратегического развертывания вооруженных сил Советского Союза». Результат размышлений Б.М. Шапошникова над новым профилем границы был отражен в документе, датированном 19 августа 1940 г. По его мнению, следовало построить планирование вокруг следующих тезисов: «Считая, что основной удар немцев будет направлен к северу от устья реки Сан, необходимо и главные силы Красной Армии иметь развернутыми к северу от Полесья. На Юге -- активной обороной должны быть прикрыты Западная Украина и Бессарабия и скована возможно большая часть германской армии. Основной задачей наших войск является -- нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии и в районе Варшавы: вспомогательным ударом нанести поражение группировке противника в районе Ивангород, Люблин, Грубешов, Томашев» Исаев А. В. От Дубно до Ростова. - М.: АСТ; Транзиткнига, 2004. с. 20.

Фактически основной идеей плана является воспроизведение действий русской армии 1914 г., штурм цитадели Восточной Пруссии ударами с северо-запада и в обход Мазурских озер Там же, с. 21. Но после смены руководства генштаба изменения претерпевают и советские военные планы. К.А. Мерецков к тому моменту уже имел печальный опыт штурма «линии Маннергейма» зимой 1939-1940 гг., и штурмовать более совершенные укрепления немцев в Восточной Пруссии посчитали неперспективными задачами. Центр тяжести советских военных планов стал смещаться на юг. Следующий вариант появляется 18 сентября 1940 г. Основные задачи войск обрисованы в нем такими словами: «Главные силы Красной Армии на Западе, в зависимости от обстановки, могут быть развернуты или к югу от Брест-Литовска с тем, чтобы мощным ударом в направлениях Люблин и Краков и далее на Бреслау (Братислав) в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне; или к северу от Брест-Литовска с задачей нанести поражение главным силам германской армии в пределах Восточной Пруссии и овладеть последней. Окончательное решение на развертывание будет зависеть от той политической обстановки, которая сложится к началу войны, в условиях же мирного времени считаю необходимым иметь разработанными оба варианта». Всего в составе Юго-Западного фронта по «южному» варианту развертывания предполагалось иметь «70 стрелковых дивизий; 9 танковых дивизий; 4 мотострелковые дивизии; 1 кавалерийская дивизия; 5 танковых бригад; 81 полк авиации». В составе Западного и Северо-Западного соответственно «55 стрелковых дивизий; 7 танковых дивизий; 3 мотострелковые дивизии; 3 кавалерийские дивизии; 6 танковых бригад; 1 авиадесантная бригада; 59 полков авиации» Исаев А. В. От Дубно до Ростова. - М.: АСТ; Транзиткнига, 2004. с.22.

Таким образом, сентябре 1940 г. еще наблюдается дуализм, попытка составить два плана. Один вариант должен был развить идеи Б.М. Шапошникова, второй же придавал первой операции советских войск принципиально иную форму, смещая центр сосредоточения на территорию Украины. Но уже в 1941 году окончательно принимается план на идеях К. А. Мерецкова, смещающий центр основной концентрации войск на Украину. В «Соображениях об основах стратегического развертывания» от 15 мая 1941 г. форма операции в полосе Юго-Западного фронта не претерпела принципиальных изменений: «Юго-Западный фронт -- восемь армий, в составе 74 стрелковых, 28 танковых, 15 моторизованных и 5 кавалерийских дивизий, а всего 122 дивизии и 91 полк авиации, с ближайшими задачами: а) концентрическим ударом армий правого крыла фронта окружить и уничтожить основную группировку противника восточнее р. Вислы в районе Люблин; б) одновременно ударом с фронта Сенява, Перемышль, Лю-товиска разбить силы противника на Краковском и Сандомир-ско-Келецком направлениях и овладеть районами Краков, Катовице, Кельце, имея в виду в дальнейшем наступать из этого района в северном или северо-западном направлении для разгрома крупных сил северного крыла фронта противника и овладения территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии; в) прочно оборонять госграницу с Венгрией и Румынией и быть готовым к нанесению концентрических ударов против Румынии из районов Черновцы и Кишинев, с ближайшей целью разгромить северное крыло румынской армии и выйти на рубеж р. Молдова, Яссы».

Документ написан от руки А.М. Василевским, и в него внесена правка Г.К. Жуковым, который предполагал лишь усилить удар Юго-Западного фронта действиями фронта Западного с южного фаса белостокского выступа, сменив направление удара с Варшавы на Радом Исаев А. В. От Дубно до Ростова. - М.: АСТ; Транзиткнига, 2004. с.23-24.

Но, что бы реализовать эти планы на деле, нужно было провести так называемое мобилизационное развертывание. К примеру, по штату мирного времени в полевом управлении армии должно было состоять 268 человек, из них командно-начальствующего состава -- 225 человек. В случае развертывания по штату военного времени численность управленческого аппарата армии возрастала до 1530 человек, из них 550 командно-начальствующего состава К. Оганесян, Правда о Великой Отечественной войне. Красная Армия всех сильней! - М.: Яуза, Эксмо, 2008. с. 87. При объявлении мобилизации в течение нескольких дней дивизии из некомплектных превращались в полновесные армейские соединения. В течение 1-3 суток прибывали резервисты. Далее подразделения сколачивались, проводились батальонные и полковые учения, и готовое подразделение армии направлялось к фронту.

Такие же изменения претерпевали и механизмы вождения войск, армейские и корпусные управления, тылы, связь и т.п. Принцип был один и тот же: в мирное время необходимый для обучения минимум, в военное -- оптимальная для боевых действий оргструктура. Система эта была общей для различных государств, отличия не носили принципиального характера.

Если брать армию в целом, то согласно МП-41 (мобилизационному плану февраля 1941 г.) из 303 стрелковых, мотострелковых, танковых и моторизованных дивизий РККА 172 дивизии имели сроки полной готовности на 2-4-е сутки мобилизации, 60 дивизий -- на 4-5-е сутки, а остальные -- на 6-10-е сутки. Исаев А. В. От Дубно до Ростова. - М.: АСТ; Транзиткнига, 2004. с. 32

Перед руководством СССР стояла трудноразрешимая задача: выбор между эскалацией политического конфликта объявлением мобилизации или вступление в войну с неотмобилизованной армией. Объявление мобилизации, как показали события первой мировой войны, было равносильно объявлению войны.

Закладывались мероприятия по скрытой мобилизации и в советских планах развертывания войск: «Мобилизационным планом 1941 года предусматривается проведение мобилизации по двум вариантам:

а) первый вариант предусматривает проведение мобилизации отдельных военных округов, отдельных частей и соединений, устанавливаемых специальным решением Совета Народных Комиссаров Союза ССР -- скрытым порядком, в порядке Больших Учебных Сборов (БУС).В этом случае призыв военнообязанных запаса, а также поставка приписанного к частям автотранспорта и конского состава производятся персональными повестками, без объявления приказов НКО.

б) второй вариант предусматривает проведение общей мобилизации всех Вооруженных Сил Союза ССР или отдельных военных округов открытым порядком, т.е. когда мобилизация объявляется Указом Президиума Верховного Совета СССР.

Естественно, все эти механизмы были приведены в действие в 1941 г. В апреле -- мае 1941 г. Наркомат обороны и Генеральный штаб приняли решение провести скрытое отмобилизование военнообязанных запаса под прикрытием «Больших учебных сборов» (БУС). Всего на учебные сборы до объявления войны было призвано свыше 802 тыс. человек, что составляло 24% приписного личного состава по мобилизационному плану МП-41, что было явно недостаточно К. Оганесян, Правда о Великой Отечественной войне. Красная Армия всех сильней! - М.: Яуза, Эксмо, 2008. с. 264.

Это позволило усилить половину всех стрелковых дивизий РККА (99 из 198), расположенных в западных округах, или дивизий внутренних округов, предназначенных для переброски на запад. При этом состав стрелковых дивизий приграничных округов при штатной численности 14 483 человека был доведен: 21 дивизии - до 14 тыс. человек, 72 дивизий - до 12 тыс. человек и 6 стрелковых дивизий - до 11 тыс. человек. Для Юго-Западного фронта, насчитывавшего на 22 июня 1941 г. по списку 764 941 человек, «Большие учебные сборы» означали прибавку 142 105 человек. В Одесский военный округ, формировавший по мобилизации 9-ю армию, БУС добавили всего 51 094 человека при списочной численности войск округа 113 577 человек. Харьковский военный округ получил в рамках БУС 72 949 человек в дополнение численности войск округа 159 196 человек. Одновременно в рамках БУС из народного хозяйства в армию было поставлено 26 620 лошадей. Это небольшая цифра, учитывая, что по МП-41 «потребность в конском составе на укомплектование частей до штатов военного времени составляет -- 671 770 лошадей». Исаев А. В. От Дубно до Ростова. - М.: АСТ; Транзиткнига, 2004. с. 34 Но, объявления мобилизации вплоть до начала боевых действий 22 июня 1941 г. не последовало, тем самым были значительно снижены возможности укомплектования дивизий автомашинами, лошадьми и бойцами тыловых подразделений. Изъятие из экономики значительного количества транспортных средств было слишком заметным и масштабным мероприятием, чтобы скрыть его от посторонних глаз, а надежду на политическое разрешение конфликта советское руководство не теряло до самого момента вторжения германских войск.

Единственным примером немецкого способа начала войны, без периода сосредоточения и развертывания была Польша. Никакого периода вялых стычек на границе в процессе мобилизации и развертывания не было. Вермахт сразу начал операции всеми необходимыми силами, Польша, напротив, оказалась перед лицом вторжения с неотмобилизованной и недоразвернутой армией.

Начальник кафедры оперативного искусства Академии Генерального штаба Георгий Самойлович Иссерсон написал о войне в Польше: «При этом отбрасывается старая традиция, согласно которой нужно, прежде чем ударить, предупредить об этом. Война вообще не объявляется. Она просто начинается заранее развернутыми вооруженными силами. Мобилизация и сосредоточение относятся не к периоду после наступления состояния войны, как это было в 1914 году, а незаметно, постепенно проводятся задолго до этого» Исаев А. В. От Дубно до Ростова. - М.: АСТ; Транзиткнига, 2004. с. 43.

А.М. Василевский в интервью, данном в 1965 г. говорит следующее: «Исходя при разработке плана, казалось бы, из правильного положения, что современные войны не объявляются, а они просто начинаются уже изготовившимся к боевым действиям противником, что особенно характерно было продемонстрировано фашистским руководством Германии в первый период Второй мировой войны, соответствующих правильных выводов из этого положения для себя руководство нашими вооруженными силами и Генеральным штабом не сделало и никаких поправок в оперативный план в связи с этим не внесло. Наоборот, план по старинке предусматривал так называемый начальный период войны продолжительностью 15-20 дней от начала военных действий до вступления в дело основных войск страны, (выделил Луценко) на протяжении которого войска эшелонов прикрытия от приграничных военных округов, развернутых вдоль границ, своими боевыми действиями должны были прикрывать отмобилизование, сосредоточение и развертывание главных сил наших войск. При этом противная сторона, т.е. фашистская Германия с ее полностью отмобилизованной и уже воюющей армией, ставилась в отношении сроков, необходимых для ее сосредоточения и развертывания против нас, в те же условия, что и наши Вооруженные Силы» Там же, с. 44.

Но, во-первых, обойтись вообще без периода мобилизации и развертывания просто невозможно. Так или иначе, армия должна быть мобилизована, и ее соединения должны быть переброшены по железной дороге или пешим порядком к границе. При этом момент начала этих мероприятий может быть сдвинут в довоенный период. Мобилизация может быть произведена скрытно, за счет «Больших учебных сборов». Выдвижение войск также может начаться и началось в реальности до того, как одна из сторон начала военные действия. Во-вторых, момент, от которого начинается отсчет времени до первых ударов, выбирается все же не военным, а политическим руководством страны. Соответственно именно политическое руководство страны оценивает опасность или необходимость применения силы Исаев А. В. От Дубно до Ростова. - М.: АСТ; Транзиткнига, 2004. с. 46.

Так, генерал-лейтенант П.С. Кленов, начальник штаба Прибалтийского особого военного округа совещании высшего руководящего состава РККА в декабре 1940 г. сказал следующее: «Я просмотрел недавно книгу Иссерсона «Новые формы борьбы». Там даются поспешные выводы, базируясь на войне немцев с Польшей, что начального периода войны не будет, что война на сегодня разрешается просто -- вторжением готовых сил, как это было проделано немцами в Польше, развернувшими полтора миллиона людей. Я считаю подобный вывод преждевременным. Он может быть допущен для такого государства, как Польша, которая, зазнавшись, потеряла всякую бдительность и у которой не было никакой разведки того, что делалось у немцев в период многомесячного сосредоточения войск. Каждое уважающее себя государство, конечно, постарается этот начальный период использовать в своих собственных интересах для того, чтобы разведать, что делает противник, как он группируется, каковы его намерения, и помешать ему в этом» Там же, с. 44-45.

Руководители нашей страны, разумеется получали различные, часто противоположные разведданные. Соответственно предполагалось, что сосредоточение войск противника будет вскрыто разведкой и можно будет начать подготовительные мероприятия, которые в той или иной фазе перерастут в войну. При этом подготовительный период может отсутствовать, а может и благополучно остаться. Все зависит от момента официального начала конфликта. Приграничные инциденты могут перерасти в вооруженное столкновение на любой фазе мобилизации и развертывания. Кроме того, есть политические признаки назревающей войны, период дипломатических переговоров разной степени ультимативности и политической напряженности в отношениях. К примеру, Германия предъявляла политические требования к польскому правительству с 1938 г. Зондирование политической почвы в Финляндии было начато советским руководством тоже в 1938 г. За этим последовал почти годичный период переговоров на все более повышенных тонах, и только после этого загремели пушки. В 1941 г. всего этого не было. Никаких политических требований Германия к СССР не предъявляла, догадаться, что Третий рейх задумал вторгнуться в СССР во имя устрашения Англии, было затруднительно. Война с СССР, по мнению советского руководства (и это мнение оказалось правильным), была слишком масштабным и трудоемким мероприятием для решения такой вспомогательной задачи, как принуждение Англии к миру. Других же мотивов на первый взгляд не просматривалось. Более того, новинкой, примененной в отношении к СССР, было гробовое молчание дипломатических инстанций Германии. Исаев А. В. От Дубно до Ростова. - М.: АСТ; Транзиткнига, 2004. с. 46