Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Он уехал в Санкт-Петербург с намерением снова поступить в университет, но ему отказались засчитать два года, проведённых в Московском университете, предложив поступить снова на 1 курс. Лермонтова такое долгое студенчество не устраивало, и он под влиянием петербургских родственников, прежде всего Монго-Столыпина, наперекор собственным планам, поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Эта перемена карьеры отвечала и желаниям бабушки. Лермонтов оставался в школе два «злополучных года», как он сам выражается. Об умственном развитии учеников никто не думал; им «не позволялось читать книг чисто-литературного содержания». В школе издавался журнал, но характер его вполне очевиден из поэм Лермонтова, вошедших в этот орган: «Уланша», «Петергофский праздник»… Накануне вступления в школу Лермонтов написал стихотворение «Парус»; «мятежный» парус, «просящий бури» в минуты невозмутимого покоя - это всё та же с детства неугомонная душа поэта. «Искал он в людях совершенства, а сам - сам не был лучше их», - говорит он устами героя поэмы «Ангел смерти», написанной ещё в Москве. В лермонтоведении существует мнение о том, что за два юнкерских года ничего существенного Лермонтов не создал. Действительно, в томике стихотворений за эти годы мы найдём только несколько «Юнкерских молитв». Но не нужно забывать о том, что Лермонтов так мало внимания уделяет поэзии не потому, что полностью погрузился в юнкерский разгул, а потому, что он работает в другом жанре: Лермонтов пишет исторический роман на тему пугачёвщины, который останется незаконченным и войдёт в историю литературы как роман «Вадим». Кроме этого, он пишет несколько поэм и всё больше интересуется драмой. Жизнь, которую он ведёт, и которая вызывает искреннее опасение у его московских друзей, даёт ему возможность изучить жизнь в её полноте. И это знание жизни, блестящее знание психологии людей, которым он овладевает в пору своего юнкерства, отразится в его лучших произведениях. Юнкерский разгул и забиячество доставили ему теперь самую удобную среду для развития каких угодно «несовершенств». Лермонтов ни в чём не отставал от товарищей, являлся первым участником во всех похождениях - но и здесь избранная натура сказывалась немедленно после самого, по-видимому, безотчётного веселья. Как в московском обществе, так и в юнкерских пирушках Лермонтов умел сберечь свою «лучшую часть», свои творческие силы; в его письмах слышится иногда горькое сожаление о былых мечтаниях, жестокое самобичевание за потребность «чувственного наслаждения». Всем, кто верил в дарование поэта, становилось страшно за его будущее. Верещагин, неизменный друг Лермонтова, во имя его таланта заклинал его «твёрдо держаться своей дороги». Лермонтов описывал забавы юнкеров, в том числе эротические, в своих стихах. Эти юношеские стихи, содержавшие и нецензурные слова, снискали Лермонтову первую поэтическую славу. В 1832 году в манеже Школы гвардейских подпрапорщиков лошадь ударила Лермонтова в правую ногу, расшибив её до кости. Лермонтов лежал в лазарете, его лечил известный врач Н. Ф. Арендт. Позже поэт был выписан из лазарета, но врач навещал его в доме Е. А. Арсеньевой.
Слайд 8 из презентации «М.Ю.Лермонтов» к урокам литературы на тему «Биография Лермонтова»Размеры: 960 х 720 пикселей, формат: jpg. Чтобы бесплатно скачать слайд для использования на уроке литературы, щёлкните на изображении правой кнопкой мышки и нажмите «Сохранить изображение как...». Скачать всю презентацию «М.Ю.Лермонтов.pptx» можно в zip-архиве размером 262 КБ.
Для подготовки офицеров гвардейской кавалерии в 1823 г. учреждена Школа гвардейских подпрапорщиков (в строевом отношении - рота) с двухлетним сроком обучения. Число учащихся определялось штатным составом подпрапорщиков в гвардейских кавалерийских полках (по 24 человека на полк). В школе преподавались уставы, тактика, полевая фортификация и артиллерия, глазомерная съемка и ситуационное черчение, военное и гражданское законодательство, а также история и география. Лица, выдержавшие вступительные экзамены (по общеобразовательному курсу), по достижении 17 лет зачислялись в полк и принимались в школу, сохраняя полковую форму.
В 1826 г. при школе сформирован эскадрон юнкеров гвардейской кавалерии и она получила наименование Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров со штатом в 192 подпрапорщика и 99 юнкеров. С 1838 г. прием стал осуществляться по конкурсному экзамену из детей 13-15 лет, желающих служить в гвардии. В роте подпрапорщиков теперь насчитывалось 120 человек, в эскадроне юнкеров - 108. Из этого числа 20 казеннокоштных мест предоставлялось кандидатам Пажеского корпуса, а все остальные учащиеся были своекоштными и должны были ежегодно вносить 1204-1254 руб. Срок обучения стал четырехлетним. Лучшие выпускники школы производились в офицеры наравне с камер-пажами Пажеского корпуса, а прочие - наравне с пажами. За первую четверть XIX в. она выпустила 133 офицера и за вторую - около 500 (в 1.859 г. в связи с упразднением звания подпрапорщика школа стала называться Николаевским училищем гвардейских юнкеров).
Дворянский полк.
В связи с почти двойным увеличением армии в ходе наполеоновских войн и ростом потребности в подготовленных офицерах Высочайшим рескриптом 14 марта 1807 г. установлено, что дворяне, достигшие 16 лет, вместо определения прямо в войска должны являться в Петербургские кадетские корпуса для ознакомления с порядком службы и подготовки к офицерскому званию. Туда же было разрешено принимать студентов и других выпускников гражданских учебных заведений. Эту миссию принял на себя 2-й кадетский корпус, при котором был сформирован "Волонтерный Корпус", наименованный в следующем году Дворянским полком (из 2 батальонов); уже в 1808 г. он выпустил 276 офицеров. В 1811 г. при нем сформировали Дворянский кавалерийский эскадрон на НО человек. Первоначально в Дворянском полку обучали 600 человек, в 1813 г. - 1700, в 1815 г. - 2400, а по штату 1816 г. полагалось иметь 2000 человек плюс 236 человек в кавалерийском эскадроне. Они получали в основном только военную подготовку и ускоренными выпусками направлялись в войска с офицерским чином.
В 1826 г. кавалерийский эскадрон в Дворянском полку упразднен, с 1832 г. там полагалось иметь 2 батальона по 500 человек. С 1833 г. выпуски офицеров из провинциальных кадетских корпусов не производились, а их воспитанников для окончания курса переводили в Дворянский полк. До 1851 г. в него принимали также детей 13-15 лет "со стороны" по конкурсному экзамену. Третьи специальные классы были открыты в Дворянском полку на два года раньше, чем в столичных кадетских корпусах, -уже в 1852 году. 17 апреля 1855 г. Дворянский полк преобразован в Константиновский кадетский корпус, который с 1857 г. переведен в Петербург, а в 1859 г. первым из всех корпусов преобразован в Константиновское военное училище. За первые 25 лет своего существования Дворянский полк подготовил 9070 офицеров.
Юнкерские школы.
Юнкерские школы армейских подпрапорщиков существовали некоторое время при войсковых штабах и не имели единой организации. С 1820 по 1830 г, такая школа существовала при штабе 1-й армии в Могилеве. Она состояла из старшего и младшего классов и в строевом отношении представляла собой роту (120 человек). В 1818-1828 гг. юнкерская школа существовала при штабе 2-й армии в Тульчине (с трехлетним сроком обучения). Недолгое время существовали школы при корпусных штабах 1-й армии, содержавшиеся на экстраординарные (неплановые) войсковые суммы. В школах преподавали в основном практические военные предметы; во 2-й армии юнкера во время лагерных сборов несли службу наравне со строевыми офицерами. Но в целом юнкерские школы в это время не получили развития.
Наконец, следует сказать о том, что офицеров готовили и некоторые учебные заведения, не входившие в военное ведомство. Офицеров выпускал, в частности, знаменитый Царскосельский лицей, основанный в 1811 г. как привилегированное учебное заведение для представителей знатных дворянских родов. В первой четверти XIX в. он дал 35 офицеров, а с 1822 по 1843 г. даже приобрел преимущественно военный характер и был передан из ведомства Министерства народного просвещения в ведение Совета о военных училищах, выпуская главным образом офицеров; с 1843 г. лицей офицеров не выпускал.
Военно-инженерные кадры готовили Институт инженеров путей сообщения, Горный и Лесной институты. Горный институт в 1804 г. был переименован в Горный кадетский корпус с правом производства выпускников в офицерские чины (в 1833 г. он снова стал именоваться Горным институтом, а с 1848 г. - Институтом корпуса горных инженеров, превратившись в закрытое военно-учебное заведение). Институт инженеров путей сообщения и Лесной институт в 1842 г. переведены на восьмилетний срок обучения (4 общих, 3 теоретических и 1 практический классы). Институт инженеров путей сообщения в 1849 г. преобразован в кадетский корпус. Выпускники этих учебных заведений производились в офицеры, но служили в основном в соответствующих ведомствах, а не в армии.
К 1854 г. общий штат общевойсковых военно-учебных заведений был рассчитан на 8288 человек (реально обучалось 7751), в том числе Пажеский корпус -150, Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров - 228, Дворянский полк - 1000, Финляндский кадетский корпус - 120, Павловский - 500, 1-й и 2-й Петербургские - по 600, 1-й Московский (с малолетним отделением) - 650, Сибирский - 240, Оренбургский и Киевский - по 200, Тульский и Тамбовский - по 100, Александровский малолетний, 2-й Московский, Новгородский, Орловский, Воронежский, Полтавский, Брестский, Полоцкий и Александрийский Сиротский - по 400 человек. За 1845-1854 гг. они выпустили 5563 офицера.
Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911-1920 Литтауэр Владимир
Глава 2 НИКОЛАЕВСКОЕ КАВАЛЕРИЙСКОЕ УЧИЛИЩЕ
НИКОЛАЕВСКОЕ КАВАЛЕРИЙСКОЕ УЧИЛИЩЕ
Единственное военное училище в имперской России, Corps des Pages (Пажеский корпус), готовило офицеров для службы во всех родах войск. Остальные военные школы были специализированными заведениями: пехотными, кавалерийскими, артиллерийскими, военно-инженерными. Старейшим и самым значимым из трех кавалерийских училищ было Николаевское кавалерийское училище в Санкт-Петербурге. В русской кавалерии его называли «славной школой» или просто «школой», и только в официальной прессе Николаевским военным училищем. Школа была основана в 1823 году.
В мое время в школе было два отделения, одно для казачьих юнкеров (у которых имелись и собственные школы), а другое для юнкеров регулярной кавалерии. Термин «кадеты» относился исключительно к воспитанникам средних военных школ; воспитанники высших специализированных военных школ назывались юнкерами. Обычно в кадетскую школу поступали в возрасте десяти-одиннадцати лет; и обучение в ней занимало семь лет. Таким образом, большинство юношей поступали в юнкерскую школу в семнадцати-восемнадцатилетнем возрасте. В юнкерскую школу можно было также поступить после окончания обычной гимназии, предварительно пройдя строгий медицинский контроль. Новичок, окончивший гимназию, назывался на школьном жаргоне «курсантом с железнодорожного вокзала», другими словами, человеком без военного прошлого. Я был одним из них, а таких было немного.
В мое время казачье отделение насчитывало порядка 150 юнкеров, в то время как в нашем так называемом эскадроне было 105 курсантов. Поскольку казаки иначе сидели в седле, их седла, уздечки, форма, сабли, некоторые команды и формирования традиционно отличались от наших, занятия по военной подготовке проводились отдельно, но теоретический курс мы изучали вместе. Наши спальни были на втором этаже, а их на третьем. В столовой мы сидели по одну сторону главного прохода, а они по другую. Несмотря на такое тесное общение, между двумя отделениями русской кавалерии не было особой дружбы, и каждое отделение считало, что превосходит другое.
Большое, мрачное главное здание школы было построено в начале XIX века, и жизнь, проходившую внутри этого здания, нельзя назвать иначе как спартанской. Наш небольшой эскадрон делился на три взвода, и у каждого взвода была своя спальня. В спальне с высокими потолками в два ряда стояли койки. Высокий металлический штырь, вделанный в изголовье каждой койки, предназначался для сабли и фуражки; на стоявший в ногах койки табурет ежевечерне аккуратно складывалась одежда. У стены под углом в сорок пять градусов поднималась до потолка лестница, на которой мы по утрам перед завтраком должны были выполнять обязательное упражнение: подниматься до потолка и спускаться с помощью рук. Я всей душой ненавидел это занятие. Вдоль другой стены тянулся длинный ряд составленных в козлы винтовок. В туалетных комнатах не было ванн или душа, только тазы. Раз в неделю нас водили в русскую баню, которая располагалась в отдельно стоящем здании на заднем дворе. Камердинеры были единственной позволенной нам роскошью – один на восемь юнкеров.
Курс длился два года. На школьном языке старшие назывались корнеты (младший офицерский чин в российской кавалерии до 1917 года), а «звери» было прозвище младших. «Звери» принимали присягу через месяц после поступления в училище. После этого их уже нельзя было выгнать за плохое поведение из училища в гражданскую жизнь; в таких случаях их отправляли на год в кавалерийский полк в качестве простых солдат. Это называлось «командовать полком». К вернувшемуся из полка в школу юнкеру другие юнкера обращались «майор» или «полковник», в зависимости от года обучения. Я знал пару «генералов прославленной школы», то есть тех, кто «командовал полком» дважды; они пользовались огромным уважением.
И преподаватели, и корнеты всячески старались сделать для «зверей» первый месяц в школе, перед приведением к присяге, невыносимо тяжелым. Цель столь жесткой меры была очевидна: любым путем избавиться от слабохарактерных, нерешительных воспитанников. Ежегодно в течение первого месяца школу покидало большое число новичков. Я упорно держался, не собираясь отступать, но как-то, приехав домой на выходные, разрыдался.
К каждому «зверю» прикреплялся корнет, и на год они становились друг для друга «племянником» и «дядей». В обязанности «дяди» входило ознакомление «племянника» с традициями «славной школы» и не менее прославленной русской кавалерии. Мой «дядя» как нельзя более подходил для этой роли; сегодня, уже давно уйдя на пенсию, он тратит много времени на написание стихов, прославляющих военное прошлое. Он всегда считал, что хороший кавалерийский офицер обязательно должен быть отличным наездником, искусно владеть холодным оружием, быть дерзким, находчивым и, прежде всего, способным вести в атаку и при необходимости достойно умереть за «веру, царя и отечество».
Благородные юнкера довольно снисходительно относились к учебе. Одним из предметов был краткий курс артиллерии, вполне достаточный для того, чтобы при чрезвычайных обстоятельствах мы смогли развернуть орудие и стрелять из него. Юнкера свысока относились к этому предмету, считая, что понятие «наука» неприменимо к артиллерии. За первую контрольную работу по этому предмету я получил наивысший балл, двенадцать. Вечером, когда мы сидели на соседних койках, мой «дядя» сказал:
– Ну, порадуй дядю. Расскажи, какую оценку ты получил сегодня по артиллерии.
– Двенадцать, – не скрывая гордости, ответил я.
– Ты понимаешь, что наделал? Ты опозорил нашу «славную школу»! В следующий раз ты должен получить ноль.
Я ничего не понял, но в следующий раз я сделал так, как мне было приказано, и довольный «дядя» заметил:
– Ты не безнадежен!
За несколько лет до моего поступления в школе прекратили преподавание такого весьма специфического для кавалерии предмета, как химия. На уроках химии юнкера сидели в белых перчатках, чтобы их руки не пострадали от реактивов и порошков. С таким отношением к учебе нельзя было рассчитывать, что занятия принесут особую пользу. Основную часть энергии юнкера отдавали физическим упражнениям. Во время этих занятий преподаватели не жалели нас, совершенно не интересуясь состоянием нашего здоровья. За два года учебы многие из нас получили серьезные травмы.
Как-то на уроке по артиллерии произошел такой случай. Во время урока в класс вошел начальник школы генерал Миллер. В это время у доски стоял юнкер, который не мог ответить на простой вопрос. Преподаватель, полковник артиллерии, увидев генерала, пришел в сильное волнение. Если бы он тут же отправил юнкера на место, это было бы подозрительно; что ему оставалось делать? Преподаватель мгновенно сориентировался и объяснил генералу:
– Я уже выслушал ответ юнкера, но, перед тем как отпустить его, хочу задать ему главный вопрос.
Генерал Миллер одобрительно кивнул, а преподаватель мучительно пытался придумать вопрос, на который юнкер смог бы ответить. Наконец он спросил:
– Можно ли из орудия поразить цель, если она не видна?
Вопрос заставил юнкера задуматься, хотя любому известно, как происходит стрельба из артиллерийских орудий.
Итак, после нескольких минут мучительных раздумий юнкер вытянулся и бодро ответил:
– Если отдан приказ, то можно.
Генерал Миллер, сам выпускник Николаевского кавалерийского училища, очень довольный ответом курсанта, громко прошептал побледневшему от гнева полковнику:
– Отлично вымуштрованный юнкер.
Все наши преподаватели, кроме ветеринарного врача и преподавателей немецкого языка и русской литературы, были офицерами. С преподавателем русской литературы всегда можно было поторговаться, и не ради отметок, а из удовольствия.
– Ну что ж, – говорил преподаватель. – Ставлю вам восемь.
– Всего восемь? – спрашивал юнкер, демонстрируя удивление. – Мне казалось, что я заслуживаю одиннадцать или, по крайней мере, десять.
Тут включался весь класс.
– Поставьте ему десять, Агапит Тимофеевич.
– Хорошо, – после минутного размышления отвечал преподаватель. – Я поставлю вам десять. Садитесь.
Однажды император во время посещения школы зашел на урок русской литературы, задал юнкерам несколько вопросов, а затем в течение получаса читал наизусть отрывки из произведений русских классиков. Агапит Тимофеевич был так взволнован и восхищен, что вместо того, чтобы обращаться к императору «ваше величество», неоднократно говорил «ваше превосходительство», словно перед ним был генерал. Подобное обращение не соответствовало и военному званию императора, который был полковником. Однако император не поправлял нашего преподавателя, а только улыбался.
Предметом, который вызывал интерес всех без исключения курсантов, была гиппология.
На последнем экзамене по этому предмету мы, в числе прочего, должны были подготовить и подковать одно переднее и одно заднее копыто лошади.
С гораздо меньшим энтузиазмом мы изучали такой полезный предмет, как армейские средства связи: полевые телефоны, телеграф, гелиограф и азбуку Морзе. Кроме того, в рамках этого курса мы изучали использование взрывчатых веществ для подрыва вражеских железных дорог и мостов. Впоследствии, уже во время войны, мне не раз пришлось горько пожалеть, что я так мало внимания уделял этому предмету.
Со всей серьезностью мы относились только к изучению воинского устава и всевозможных инструкций, нескольких небольших сборников, каждый от 150 до 300 страниц.
1. Внутренняя служба – в казармах, конюшнях и т. п.
2. Гарнизонная служба.
3. Субординация – взаимоотношения между подчиненными и стоящими выше по званию.
4. Учения.
5. Служба в действующей армии – разведка, боевые действия.
6. Тренировка лошадей.
Строевой офицер был обязан фактически вызубрить эти брошюры, содержащие практические советы и инструкции.
Кроме того, делались попытки преподавания таких предметов, как военная история, тактика, картография, строительство фортификаций и управление тылом (самый нелюбимый нами предмет). Раз в неделю наш священник проводил уроки религии (в то время обязательный предмет во всех русских школах). И наконец, немец, профессор Брандт, обучал нас немецкому языку.
Брандт был очень старым; он уже преподавал немецкий язык, когда наш начальник школы был юнкером, и даже еще раньше. В 1911 году, когда я поступил в кавалерийскую школу, Брандт был слегка не в своем уме и уже не отличал казаков и «эскадронных» юнкеров, хотя мы носили разные формы. Наугад выбрав любого из класса для ответа, вместо того, чтобы найти по списку, Брандт какое-то время пристально всматривался в юнкера и, отчаявшись понять, кто перед ним, спрашивал:
– Вы из эскадрона, мой ангел, или казак?
Еще один старик, генерал, обучал нас управлению тылом.
– Я так давно работаю здесь, так давно, что навидался всякого. И вы уже ничем не можете меня удивить, – частенько говорил он.
Генерал не утруждал себя ведением лекций, он просто громко зачитывал учебник и, если кто-нибудь из курсантов слишком досаждал ему своим поведением, прекращал чтение и обращался к нарушителю дисциплины:
– На каком слове я остановился?
Юнкер признавался, что не слушал чтение, и генерал, к примеру, говорил:
– Последним было слово «штаб». А теперь откройте учебник на странице сорок пять, найдите слово «штаб» и повторите это слово двадцать раз.
Многие из наших преподавателей были стариками и давно оставили надежду научить нас чему-нибудь, а вот командиры подразделений были настоящими солдафонами; с ними были шутки плохи.
Эскадроном командовал полковник Ярминский, которого юнкера между собой ласково называли «папа Саша». У него было слабое место: он обожал разглагольствовать перед эскадроном, не обладая талантом оратора. Стоило ему начать говорить, как мы уже знали, что вскоре он совершит какую-нибудь бестактность.
Папа Саша с семьей жил в квартире в одном из офицерских домов, и если вечером кому-нибудь нужно было срочно повидаться с ним, то к нему всегда можно было зайти домой. У Ярминского была очень красивая горничная, и один из юнкеров завел привычку вечерами заходить к папе Саше. Однажды юнкеру не повезло: папа Саша застиг его целующимся с горничной. Юнкера тут же арестовали, и на следующий день он предстал перед эскадроном. Папа Саша долго распространялся о безнравственности вообще и безнравственном поведении данного юнкера в частности и, подводя итог выступления, заявил:
– Кроме того, юнкер Юрлов, для кого я держу эту девицу – для вас или для себя?!
Примерно через месяц после того, как я был произведен в гусары, папа Саша принял командование 3-м гусарским полком, и мы, оба гусары, случайно встретились в ресторане. Постороннему человеку вполне могло показаться, что он наблюдает за встречей двух закадычных друзей. Школьные узы были невероятно сильны. К примеру, в театре или на ипподроме какой-нибудь старый генерал мог подойти ко мне, простому юнкеру, и представиться:
– Я такой-то. В таком-то году закончил «славную школу».
Все корнеты носили памятное кольцо, серебряное, в форме лошадиной подковы, с гвардейской звездой в центре на внешней стороне кольца и с надписью «Солдат, корнет и генерал друзья навеки», выгравированной на внутренней стороне. Эта фраза была взята из школьной песни; революция с невероятной легкостью убрала из песни слово «солдат».
Самым главным человеком в жизни юнкеров был офицер, в течение двух лет учебы командовавший классом (в моем классе было восемнадцать юношей). Таким ротным офицером был капитан Зякин, прикрепленный к нашему классу. Он изучал с нами воинский устав и инструкции и занимался физической подготовкой, за исключением фехтования и гимнастики. Но в первую очередь он отвечал за наше воспитание. При всем желании не могу сказать о нем ничего хорошего. Думаю, что он был плохим учителем, и его методы воспитания были чересчур жесткими, а временами даже садистскими. Во всяком случае, теперь мне видится это так.
Он учил нас ездить верхом с помощью длинного хлыста и, оглаживая им воспитанников по спинам, с издевательской вежливостью говорил:
– Прошу прощения, я собирался подхлестнуть лошадь.
После пары ударов хлыстом каждый из нас задумывался, кого же он в действительности хотел подбодрить: лошадь или всадника? Если Зякин был в плохом настроении, то за любую ерунду, например за лошадь, затормозившую перед препятствием, запросто мог посадить под арест, оставить без увольнительной на выходные или поставить на час в полном обмундировании по стойке «смирно». Наказание называлось «под саблей», поскольку юнкер стоял по стойке «смирно» с саблей наголо. Частенько, когда капитан Зякин был недоволен классом в целом, он хватал первого подвернувшегося под руку юнкера, срывал с него фуражку, бросал на землю и топтал ее ногами, затем срывал шинель и тоже топтал ее ногами и, наконец, швырнув юнкера на землю, выкрикивал:
– Все без увольнений до Рождества! (Или до Пасхи, в зависимости от времени года.)
Его методы воспитания часто приводили к несчастным случаям. Лежащий без движения на земле юнкер был обычным явлением. В этих случаях капитан обходил вокруг пострадавшего юнкера и ехидно спрашивал:
– Никак ушибся?
– Все в порядке, – следовал стандартный ответ.
Тогда, по-видимому потеряв всякий интерес, капитан, царственно поведя рукой, бросал в пространство:
– Уберите его.
Мгновенно неизвестно откуда возникали солдаты и уносили юнкера.
Мне тоже пришлось услышать «уберите его»; тогда я сильно повредил колено. Две недели я неподвижно пролежал на спине, испытывая чудовищную боль от малейшего движения, а затем в течение месяца ходил на костылях. В это время нашу школу посетил император. Мне сказали, что, если император зайдет в лазарет, я должен неподвижно лежать на спине. Император приехал в школу, пришел в лазарет и зашел ко мне в палату. Единственное, что я помню, так это императора в форме полковника, входящего в дверь; а затем полный провал в памяти. Позже мне рассказали, что я быстро сел в постели и решительным голосом, как подобает хорошему солдату, ответил на несколько вопросов, заданных императором. Я не чувствовал боли; вот на что способен человек, когда ему девятнадцать лет.
Сегодня я понимаю, что, хотя Зякин был плохим воспитателем, он обладал способностью к муштре, поэтому наш класс был выбран для участия в показательном смотре в присутствии императора. Подобные смотры устраиваются теперь в Канаде для королевской конной полиции. Необычная программа смотра заканчивалась коронным номером. Всадник ослаблял подпругу, вытягивал из-под себя седло и, опираясь на седло левой рукой, а правой управляя лошадью, брал несколько низких препятствий. Класс, выполняя это упражнение, действовал согласованно, как один человек. Точность достигалась следующим образом. Мы скакали по огромному кругу, и каждый наездник должен был четко запомнить места, где необходимо сделать то или иное движение; ориентирами служили «окна» в окружности. Самое неприятное, доложу я вам, что на период тренировок мы были полностью лишены увольнительных и много часов провели «под саблей», пока не достигли необходимой четкости выполнения упражнений. Когда император объявил, что доволен смотром, приказ о запрете увольнений был отменен. В процессе подготовки к смотру ненависть к Зякину достигла такого предела, что мы стали составлять план заговора, собираясь провалить выступление перед императором. Однако мы не посмели этого сделать, и, когда Зякин отменил свой приказ о запрете увольнительных, все тут же забыли о часах, проведенных «под саблей» или под арестом, и мы даже пришли к выводу, что Зякин, в конце концов, не так уж плох.
Школьная гауптвахта состояла из нескольких маленьких клетушек, в каждой из которых стояла койка, стол и стул; под потолком лампочка без абажура. Койкой служила деревянная полка, прикрепленная к стене. На ней не было ни матраца, ни одеяла. В качестве подушки арестованный использовал мундир, а одеялом служила шинель. Стены камеры постепенно покрывались именами и высказываниями прежних обитателей. Одна из надписей гласила: «Здесь жил корнет Козлов». Обычно юнкера находились под арестом только день или два. Они посещали классные занятия, но ели, спали и выполняли домашние задания на гауптвахте. Дежурный юнкер выводил арестованного из камеры и после занятий возвращал его обратно.
И все-таки я благодарен Зякину, ведь это он на втором году учебы содействовал присвоению мне звания капрала, что было важно при выборе полка. Задолго до окончания училища нас знакомили со списком вакансий в кавалерийских полках. Каждый юнкер имел право выбрать полк в зависимости от имеющихся у него отметок, но вахмистры и капралы обладали приоритетным правом выбора.
Я получил звание капрала при весьма интересных обстоятельствах. Зимний дворец, резиденция императора, постоянно охранялся силами полиции, в форме и в штатском. Кроме того, в охране Зимнего дворца по очереди принимали участие все петербургские полки и военные школы. Эскадрон Николаевской кавалерийской школы охранял дворец один раз в году. Мы занимали внутренние и внешние посты. Юнкера, заступившие на вахту, стояли по стойке «смирно» два часа; затем приходила смена. За сутки каждой смене приходилось отстоять четыре вахты. Во время отдыха мы находились в караульной комнате, готовые в случае боевой тревоги мгновенно вскочить на ноги; во время отдыха мы спали не раздеваясь. В тот памятный день я принимал участие в охране дворца. Мы как раз выходили из ворот, когда подъехал начальник нашего училища и тут же на Дворцовой площади, рядом с Александровской колонной, произвел меня в капралы «славной школы».
Мой пост во дворце находился в галерее героев Отечественной войны 1812 года.
На стенах висело более трехсот портретов военачальников, большая часть которых принадлежала кисти английского художника Джорджа Доу.
Пост располагался в одном из углов галереи рядом с полковыми штандартами. Ночью в огромном помещении с единственным источником света – лампочкой у штандартов – было довольно жутко. Суеверный ужас навевали шаги идущей к посту смены караула, гулко отдававшиеся в анфиладе залов и коридоров.
Как-то во время дежурства у нас произошел неприятный случай. В соответствии с православным календарем 6 января отмечался праздник Крещения Господня.
Каждый год в этот день из Зимнего дворца выходила торжественная процессия, которая следовала к Неве. Над заранее сделанной полыньей был установлен павильон. В этот праздничный день мы стояли в карауле в огромном зале вместе с кавалерийским караульным эскадроном. Император должен был пройти через этот зал, следуя из своих апартаментов на выход. Когда он вошел в зал, все «орлы» опустились вниз, и только наш штандарт замешкался и его наконечник коснулся пола на несколько секунд позже остальных. Наш бедный папа Саша был арестован. Он пытался скрыть от нас свой арест, рассказав, что ездил на охоту.
В связи с этим событием появилась карикатура, на которой был изображен папа Саша в костюме охотника, сидящий в клетке. Полковник пришел в восторг от карикатуры. Николаевская кавалерийская школа включала среднюю классическую гимназию, которая существовала на средства юнкеров. Помимо частных пожертвований, в школе ежегодно проводилась благотворительная выставка. Вот на такой выставке за довольно большую цену была продана карикатура на папу Сашу. Ежегодно за большие деньги уходила картина вахмистра, которую он традиционно называл «Властелин планеты». Картина всегда была одной и той же. Горизонтальная линия делила лист на две части: верхняя часть означала «небо», а нижняя «океан», или «пустыню». Но самое главное заключалось не в линии, а в надписи: «Властелин планеты Славная Школа такого-то года».
Хотя шпоры составляли часть нашей формы, «звери» не носили их в школьных стенах до тех пор, пока не заслужили их. Они давались за успехи в верховой езде, и считалось большой честью оказаться в первой десятке получивших шпоры. Мне повезло, и я был одним из первых. 10 мая мы выехали в лагеря, и всем «зверям» позволили, наконец, надеть шпоры. Вручение первых десяти пар шпор сопровождалось традиционной торжественной церемонией. Вахмистр приглашал десять отличившихся «зверей» на роскошный обед, проходивший в комнате отдыха, и первую ночь после вручения шпор «звери» спали с тяжелыми восьмидюймовыми шпорами на голых пятках. Если проснувшийся среди ночи корнет кричал: «Не слышу звона шпор!», потерявшие надежду заснуть «звери» должны были позвенеть шпорами. Наутро вы понимали, что никогда не забудете это событие.
Это было частью издевательств, которым подвергались воспитанники школы. Правда, у нас издевательства носили не такой жестокий характер, как, например, в английских школах, где старшие мальчики превращали младших в своих лакеев. Мы, к примеру, должны были, если к нам обращался корнет, встать по стойке «смирно», демонстрируя уважение к старшему, и мгновенно вскакивать, если корнет заходил в комнату. Кроме того, «звери» должны были знать некоторые факты из истории русской кавалерии, которые не являлась частью обязательной программы обучения. Например, имена командующих всех кавалерийских полков, где дислоцировались их полки; уметь до малейших подробностей описать их форму и т. д. и т. п. Мало того, мы должны были запомнить имена любимых девушек всех корнетов. Девушки постоянно менялись, и не было конца этой изнурительной процедуре запоминания девичьих имен. Корнеты наказывали «зверей» за хмурый взгляд, недовольный ответ, невыученное имя и еще за массу подобных «провинностей». Наказание главным образом сводилось к отжиманию от пола или приседаниям; нормой считалось сто приседаний или отжиманий, но иногда доходило и до пятисот. Поскольку эти упражнения развивали мускулы рук и ног, то считались полезными для будущих кавалеристов.
Эти принудительные физические упражнения и то, что практически постоянно приходилось принимать строевую стойку, ужасно выматывали и морально, и физически, зато с точки зрения армии оказывали положительное воздействие, развивая уважение младших к старшим по званию – даже если они поступили в школу всего на год раньше. Хотя все эти действия носили противоправный характер, офицеры, в свое время сами прошедшие через подобные испытания, закрывали глаза на издевательства старших над младшими. Мгновенно подавлялись только возникавшие иногда жестокие и оскорбительные формы издевательства.
Раз в год в школе устраивался конноспортивный праздник. Корнеты демонстрировали строевую подготовку, преодоление препятствий и даже романскую школу верховой езды.
Казаки показывали джигитовку, а «звери» так называемую скифскую школу верховой езды.
Для выступления «зверей» поперек манежа устанавливали три невысоких барьера. «Звери» на неоседланных лошадях, отпустив поводья, собирались у ворот манежа. Ворота открывались, и конюхи кнутами одну за другой выгоняли лошадей на манеж.
Представление длилось не более трех-четырех минут. Вместо того чтобы взять барьер, моя лошадь свернула в сторону, и я упал у стенки манежа. Надо мной были зрительские трибуны. Пятьдесят возбужденных лошадей мчались по манежу. Я поспешил подняться и, чувствуя крайнее смущение, скользнул взглядом по трибуне, и первым увиденным мной человеком оказался генерал. Не знаю, что мной двигало в этот момент, скорее всего, сила привычки, но я вытянулся по стойке «смирно». За этот дурацкий поступок меня поместили «под саблю».
Два раза в год мы принимали участие в балах, устраиваемых в женских гимназиях. Считалось, что мы должны получать удовольствие от посещения балов, но мы думали иначе. С одной девушкой нам разрешалось сделать только два круга по залу и поговорить после танца не более нескольких минут, и все это время за нами следили зоркие глаза пожилых дам, наблюдавших за поведением девушек. В любом случае, балы, согласно школьной традиции, не считались подходящим времяпрепровождением для благородных корнетов. Итак, два раза в год во время вечерней переклички папа Саша объявлял:
– У меня есть двенадцать приглашений на бал. Кто хочет пойти?
Он заранее знал, что ответом будет мертвая тишина, и поэтому тут же добавлял:
– Я сам отберу двенадцать человек.
После его заявления каждый из двенадцати в свою очередь спрашивал:
– Разрешите доложить.
– Докладывайте.
– Я не умею танцевать.
Каждый год Ярминский выслушивал эти объяснения, и поэтому у него уже был ответ.
– У вас есть две недели, чтобы научиться танцевать. За час до отъезда на бал вы придете ко мне домой и покажете, чему вам удалось научиться за две недели.
Итак, перед отъездом на бал двенадцать несчастных юнкеров танцевали друг с другом в гостиной Ярминского, но, независимо от умения танцевать, все они отправлялись на бал.
Понятно, что наше присутствие на балах всегда приветствовалось. Чего стоила одна только наша парадная форма! Черный мундир с алой выпушкой, двумя рядами медных пуговиц, эполеты и трехполосный ремень – крайние полосы алые, средняя – черная. Темно-синие шаровары с красной окантовкой. Черные сапоги со шпорами. Летом – фуражка с алой тульей, а зимой – кожаный кивер, с султаном из перьев.
Форма, конечно, была роскошная, но, к сожалению, в городе было слишком мало мест, где мы бы могли в ней покрасоваться. Нам было запрещено гулять по улицам, и я предпочитал ждать у входа, пока швейцар ходил за извозчиком. За два года учебы я по пальцам мог сосчитать улицы Санкт-Петербурга, по которым мне удалось пройтись.
В кавалерии вообще, а в нашей школе в частности с неодобрением относились к хвастовству, выставлению напоказ своего богатства, поэтому юнкера старались не пользоваться щегольскими экипажами на дутых шинах, с сытыми, ухоженными рысаками, которыми управляли сидевшие на козлах извозчики в добротных синих тулупах. С другой стороны, простые экипажи, одноконные пролетки, в лучшем случае на литых резиновых шинах, запряженные, как правило, тощей лошаденкой, с извозчиками в армяках, так называемыми «ваньками», не могли развить нормальную, с точки зрения пассажира, скорость. По субботам у дверей школы стояли шикарные пролетки, запряженные сытыми, быстроходными лошадьми. Хотя это было весьма дорогое удовольствие, некоторые из нас нанимали такие пролетки на весь выходной день. Правда, в этом были и свои минусы. Если офицер ехал в пролетке, которая не могла развить большую скорость, то вам приходилось либо тащиться за ней, либо просить разрешения у офицера обогнать его пролетку.
Юнкерам запрещалось ходить на оперетты и комедии, в гостиницы и рестораны. Единственный раз перед окончанием школы я приехал из лагеря в город, чтобы вместе с матерью немного пройтись по магазинам.
– Я устала, – сказала мама, когда мы сделали покупки. – Давай сходим позавтракать в «Медведь».
– Меня не впустят.
– Какая ерунда, – ответила мама, не признававшая никаких ограничений. – Через несколько дней ты станешь офицером, и, кроме того, я твоя мать.
Нас, конечно, не впустили в ресторан, и особое подозрение вызвало желание моей очень молодо выглядевшей матери снять отдельный кабинет.
Школа очень заботилась о нашем моральном облике. Всякий раз, когда в специально отведенные часы к нам приходили посетители, папа Саша по несколько раз заглядывал в гостиную, чтобы посмотреть на посетителей. Как-то он спросил меня:
– Что за девушка приходила к вам сегодня?
– Моя кузина.
После секундной растерянности папа Саша быстро пришел в себя и заявил:
– Значит, так: чтобы я больше не видел этой кузины.
9 мая отмечался праздник Николаевского кавалерийского училища; всем выпускникам оказывался радушный прием. На большом обеде в честь праздника присутствовали представители разных полков русской кавалерии. На следующий день мы уезжали в лагеря.
Летние лагеря для всех полков и военных школ Санкт-Петербургского гарнизона находились в 27 километрах от города, в Красном Селе. Наши бараки располагались на левом берегу Дудегофского озера. С одной стороны проходила так называемая фронтовая линия, широкая, хорошо утрамбованная песчаная дорога, вдоль которой размещались бараки. По другую сторону дороги на ровном широком поле находилась искусственная насыпь, так называемый Царский валик, откуда царь наблюдал за учениями и торжественными церемониями.
В самом Красном Селе и в его окрестностях располагалось множество дач, в которых летом наверняка отдыхало много замечательных людей, но мне, как и большинству моих товарищей, запомнились только представительницы женского пола, следовавшие за полками в лагеря. У нас, юнкеров, были только две возможности познакомиться с ними. Первая – картография. Во время практических занятий мы, рассеянные по большой площади, на пару часов оставались без присмотра. Кроме того, на озере существовал прокат лодок, и там можно было встретить девушек, приходивших покататься. Однако существовал определенный риск: у дежурного офицера был бинокль, и он время от времени наблюдал за озером. Нарушители дисциплины могли остаться без увольнительных.
В лагере основная часть времени отводилась муштре. Порядка двух недель мы самостоятельно чистили и кормили лошадей. Ежедневные тренировки завершались парадом в присутствии императора. Репетиция парада проходила в присутствии великого князя Николая Николаевича, командующего войсками гвардии. Великий князь, высокий, красивый мужчина, был любителем сильных выражений – привычка, снискавшая ему любовь солдат, которым был понятен простой русский язык. Как-то во время репетиции парада наш эскадрон сбился с темпа. Когда мы проходили мимо великого князя, он закричал:
– Это что? Пансион для благородных девиц?
Нам пришлось опять пройти мимо него, и на этот раз мы узнали, что выглядим как «ряды беременных женщин».
На втором году моей учебы наш начальник школы пошел на повышение. Его преемник, генерал-майор Митрофан Михайлович Марченко, не был выпускником Николаевской кавалерийской школы, а потому не придавал особого значения нашим традициям. Большую часть жизни Марченко служил в качестве военного атташе в русских посольствах Западной Европы и вернулся домой законченным англофилом. Юнкера традиционно занимались только теми видами спорта, которые в той или иной мере имели отношение к их профессии. Генерал Марченко попытался заставить нас играть в футбол, один из любимейших английских видов спорта. Добровольцев не нашлось, и генерал был вынужден назначить игроков в обе команды. На собрании корнеты приняли решение, что игра в футбол унижает достоинство, идет вразрез с нашими традициями, а поэтому игроки должны сделать все возможное, чтобы руководство школы отказалось от футбола. Итак, выйдя на поле, мы заняли свои места и встали по стойке «смирно». Как генерал ни старался, но ему не удалось заставить нас сдвинуться с места, и, что самое удивительное, мы не подверглись наказанию.
Тогда генерал попытался ввести в школе занятия по плаванию. Как-то днем дежурный офицер прошел по лагерю с листом бумаги и карандашом, составляя список тех, кто умеет плавать. Вполне естественно, что по лагерю молниеносно распространились самые невероятные слухи. Среди прочего, говорили о том, что те, кто не умеет плавать, останутся на выходные в лагере и будут учиться. На выходные у меня была назначена важная встреча в городе, и, поверив слухам, я, хотя и не умел плавать, записался в список пловцов.
Дальше события понеслись с головокружительной скоростью. Через полчаса все пловцы, и я в их числе, пришли на берег озера. Через пару минут мы разделись и, выстроившись в линии по шесть человек, подошли к краю пирса. По команде генерала «Марш!» мы должны были прыгнуть в воду. Я не успел опомниться, как уже стоял на краю пирса. По команде «Марш!» я прыгнул, но, еще не долетев до воды, успел прокричать:
– Помогите!
Меня вытащили из воды, и я предстал перед генералом.
– Итак, вы солгали, что умеете плавать?
Я объяснил, почему мне пришлось солгать. Вероятно, мой честный ответ обезоружил генерала, и он разрешил на выходные уехать в Санкт-Петербург.
Торжественная церемония производства в офицеры состоялась в начале августа. Все военные училища Санкт-Петербурга выстроились развернутым фронтом. Император верхом спустился с Царского валика и несколько минут говорил о наших обязанностях теперь уже в качестве офицеров. Я не помню текста выступления, поскольку был слишком взволнован.
– Господа, поздравляю вас с первым офицерским званием, – услышал я последние слова императора, и это были самые важные слова.
По окончании церемонии папа Саша сменил строгий взгляд на нежную улыбку и, вместо команды: «Эскадрон, шагом марш!», улыбаясь, сказал:
– Господа офицеры, прошу по коням!
Глава 13 Военное училище Декабрь 1943 года - май 1944 года8 декабря, когда я прибыл из Пюггена в военное училище, располагавшееся на окраине Дрездена, старый саксонский город показался мне удивительно красивым. Ничто не предвещало ужасной судьбы, ожидавшей Дрезден, который
Из книги Белоэмигранты на военной службе в Китае автора Балмасов Сергей СтаниславовичВоенное училище В начале 1926 г. в Цинанфу было основано Н. Д. Меркуловым двухгодичное военное училище по курсам пехоты и артиллерии (Инструкторская школа) для русской молодежи. Формально при этом оно находилось в инструкторском офицерском отряде и состояло из
Из книги Северные окраины Петербурга. Лесной, Гражданка, Ручьи, Удельная… автора Глезеров Сергей Евгеньевич Из книги Политическая биография Сталина. Том 1. автора Капченко Николай Иванович3. Горийское духовное училище Как явствует из сохранившихся архивных документов, подтвержденных также и в биографической хронике, содержащейся в официальном издании сочинений Сталина, Иосиф Джугашвили был принят в Горийское духовное училище в сентябре 1888 года. В связи
Из книги Атаман А. И. Дутов автора Ганин Андрей ВладиславовичУчилище. «Царская сотня» По выпуске из корпуса в возрасте семнадцати лет Дутов был зачислен юнкером в казачью сотню Николаевского кавалерийского училища (1897 г.) и отправился в столицу. В училище без экзамена принимали выпускников кадетских корпусов и гражданских
Из книги Несостоявшийся император Федор Алексеевич автора Богданов Андрей ПетровичЦерковное училище или университет? Но может быть, старший брат Петра имел в виду некую исключительно религиозную, «латинско-польскую» ученость, в корне отличную от «немецкой» светской науки - не зря же об этом различии долго твердили историки. Отнюдь нет - гражданские
Из книги Зарождение добровольческой армии автора Волков Сергей ВладимировичПоследние дни в училище В тяжелое время пришлось нашему поколению начинать свою действительную службу. Воспитанные в военных семьях и кадетских корпусах, мы с горечью и недоумением встретили февральскую революцию, начавшееся разложение фронта и тыла русской армии и
Из книги Воспоминания о службе автора Шапошников Борис МихайловичВ МОСКОВСКОМ ВОЕННОМ УЧИЛИЩЕ Рано утром 13 августа 1901 года я приехал в Москву и остановился в номерах на Земляном валу, названия номеров уже не помню.В тот же день я зашел в училище. Наученный первым приездом, я отметился в канцелярии училища и узнал у его адъютанта,
Из книги Сталин в жизни автора Гусляров ЕвгенийВ духовном училище В 1890 году, очевидно вскоре после смерти отца, одиннадцатилетний Сосо вступил в духовное училище с ситцевой сумкой под мышкой. По словам товарищей, мальчик проявлял большое рвение в изучении катехизиса и молитв. Тот же Гогохия отмечает, что благодаря
Из книги Историческое описание одежды и вооружения российских войск. Том 25 автора Висковатов Александр Васильевич Из книги Русские землепроходцы – слава и гордость Руси автора Глазырин Максим ЮрьевичНахимовское училище 1943 год, 21 августа. Основано Нахимовское военно-морское училище.1944 год, 1 января, 00:00:01 сек. По радио на просторах нашей великой Родины звучит новый гимн. Музыка А. В. Александрова, текст С. В. Михалкова.Впервые после кровавого переворота 1917 года в
Из книги Алтайская духовная миссия в 1830–1919 годы: структура и деятельность автора Крейдун ГеоргийУлалинское миссионерское училище Сростом числа начальных школ в миссии обострилась проблема нехватки кадров. Отдаленность и бедность региона не позволяли принимать достаточное количество учителей из других мест. Возникла необходимость готовить собственных
Подумать только, гениальный поэт уволенный из Московского университета и не принятый в Петербургский, держит экзамены в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров в числе других «недорослей из дворян», как сказано в журнале исходящих бумаг Школы на 1832 год. Эта же «аттестация» повторена в предписании командиру Школы генерал-майору К. А. Шлипленбаху от 13 ноября 1832 года зачислить «недоросля из дворян Михаила Лермонтова, просящегося в лейб-гвардии Гусарский полк (...) на праве вольноопределяющегося унтер-офицером»
В то время юнкера, находившиеся в школе, считались в полках и носили каждый своего полка мундир»2. Чтобы получить первый офицерский чин, Лермонтову нужно было выдержать два года «маршировки», «парадировки» и прочих тягот в Школе, о которых он рассказал в «Юнкерской молитве».
Добавим к сказанному, что, выдержав вступительные экзамены, Лермонтов был зачислен кандидатом в Школу. И лишь через месяц с лишним последовало предписание ее командиру К. А. Шлиппенбаху произвести Лермонтова из кандидатов в юнкера.
В это время произошел несчастный случай. О нем рассказывает А. М. Меринский: «Сильный душой, он был силен и физически и часто любил выказывать свою силу». Лермонтов на занятиях в манеже, «подстрекаемый старыми юнкерами... чтоб показать свое знание в езде, силу и смелость, сел на молодую лошадь, еще не выезженную». Она стала «беситься» и задевать других лошадей, стоявших в манеже. «Одна из них ударила Лермонтова в ногу и расшибла ее ему до кости. Его без чувств вынесли из манежа. Он проболел более двух месяцев, находясь в доме у своей бабушки Е. А. Арсеньевой»3.
Вспоминая о Юнкерской школе (так позднее стала называться Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров), ее бывшие воспитанники рассказывают, что среди юнкеров царил «ребяческий дух», но что они умели отделять школьничество, шутки от серьезных вещей, «когда затрагивались честь, достоинство, звание или наносилось личное оскорбление». К числу предметов, не заслуживающих внимания, относились занятия в классах. Они «посвящались обыкновенно разговорам, чтению книг, которые прятались по приходе начальника, игре в орлянку на задней скамейке и шалостям с учителем».
А. М. Меринский рассказывает, что в Юнкерской школе «не позволялось читать книг чисто литературного содержания». Молодые люди, любившие чтение, могли уделять ему время только по праздникам, когда их распускали из школы по домам. Ему случалось заходить к Лермонтову домой, и он «почти всегда находил его с книгою в руках»2.
Меринский видел, что «в Юнкерской школе Лермонтов был хорош со всеми товарищами, хотя некоторые из них не очень любили его за то, что он преследовал их своими остротами и насмешками за все ложное, натянутое и неестественное, чего никак не мог переносить».
«Многие боялись его метких острот и шуток,- говорит о Лермонтове И. Л. Андроников.- Но в затеях и шалостях юнкеров он принимал самое живое участие. Не отставал он от них и на учениях: был силен и вынослив, крепко сидел на лошади, хорошо фехтовал на эспадронах (на саблях). Этим оружием, кроме него, владел только юнкер Мартынов - тот самый, имя которого проклинает каждый, кому дорога поэзия. Их встречи привлекали внимание. Фехтовали они ловко и хорошо». Да, это тот Мартынов, который менее чем через десять лет, встретившись с Лермонтовым в Пятигорске, вызовет своего товарища по Юнкерской школе на его последнюю дуэль...
Лермонтов в письмах М. А, Лопухиной и другим московским друзьям, написанным через год после поступления в юнкера, уверял их, что очень изменился, что у него не осталось ни веры в прекрасное, ни счастливых грез. «...Мне нужны вещественные наслаждения,- писал он осенью 1833 года,- ощутимое , счастье, за которое платят золотом, счастье, которое носят в кармане как табакерку; счастье, которое обманывает только мои чувства, оставляя душу в покое и бездействии».
Верный его друг Аким Шан-Гирей, живший в доме бабушки поэта, вносит поправки в то представление, которое хотел создать о себе юнкер Лермонтов в письмах к друзьям: «Нравственно Мишель в школе переменился не менее, как и физически, следы домашнего воспитания и женского общества исчезли: в то время в школе царствовал дух какого-то разгула, кутежа, бамбашерства; по счастью, Мишель поступил туда не ранее девятнадцати лет и пробыл там не более двух; по выпуске в офицеры все это пропало, как с гуся вода»1.
Квартира, нанятая Е. А. Арсеньевой, находилась «в нескольких шагах от школы», рассказывает этот родственник Лермонтова, и он «почти каждый день ходил к Мишелю с контрабандой», принося ему от бабушки паштеты, конфеты и другие угощения. Но - и это главное - Шан-Гирей видел своими глазами нравы и обычаи, царившие в Юнкерской школе, очень сочувствовал Лермонтову и боялся за него. Два года, проведенные в ней поэтом, он называет «злополучными годами» и вместе с Е. А. Арсеньевой радовался от души, когда его друг Мишель был произведен в офицеры. Произошло это 4 декабря 1834 года, когда в приказе командира Школы было объявлено, что юнкер Лермонтов произведен в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка.
В письме к М. А. Лопухиной, полном грустных мыслей о своем будущем, поэт попрощался со школой словами: «Двух страшных годов как не бывало...» /По выходе из Юнкерской школы Лермонтов делил свое время между Царским Селом (где стоял его Гусарский полк) и Петербургом, где вея образ жизни, принятый в среде молодых аристократов.)чЯ увидел, вступая в свет,- писал ОЕ1 А. М. Верещагиной в Москву,- что у каждого имеется свой пьедестал: богатство, имя, титул, покровительство... Я понял, что если: бы: мне удалось кого-нибудь занять собой, то другие незаметно займутся мной, сначала из любопытства, а потом из соревнования».
В том же письме он жалуется на , которое стал чувствовать особенно остро после отъезда бабушки из Петербурга: «Перспектива остаться в первый раз в жизни совершенно одному - меня пугает. Во всем большом городе не останется ни единого существа, которое действительно мне сочувствует».
Жалоба Лермонтова па полное одиночество не вполне справедлива. В начале 30-х годов в Петербурге появился дальний родственник поэта Святослав Раевский, знавший его с детских лет. ПоздЕ1ее, в петербургские годы их совместной жизни в доме Е. А, Арсеньевен, по словам Раевского, «коротко с ним (с Лермонтовым) сошелся»1.
Раевский был шестью годами старше Лермонтова. В 1827 году он окончил нравственно-политическое отделение Московского университета, кроме того, прослушал лекции на словесном и физико-математическом отделениях. Свои широкие познания он успешно применял в журналистике. Раевский познакомил Лермонтова с кружком редактора «Литературных прибавлений к Русскому инвалиду», а затем и журнала «Отечественные записки» А. А. Краевского. На страницах этого журнала впервые были напечатаны почти все произведения Лермонтова, которые он сам считал возможным отдать на суд читателю. В «Отечественных записках» появились знаменитые статьи Белинского о стихотворениях Лермонтова и его романе «Герой нашего времени ».
Раевский помогал Лермонтову: под его диктовку он переписывал «Княгиня Литовская».
Таким преданным друзьям Лермонтова, как С. А. Раевский и А. П. Шан-Гирей, мы обязаны тем, что узнали много ценнейших сведений о жизни поэта, его творчестве, увлечениях, характере, взаимоотношениях с теми, кто был рядом с ним и в раннем детстве, и во все другие периоды его короткого жизненного пути.
Нельзя, однако, не заметить, что и самые близкие к поэту люди были не всегда точными в своих воспоминаниях о ном, написанных спустя много лет после его гибели.
Так, например, Л. П. Шан-Гирей утверждает, что в годы пребывания в Школе юнкеров Лермонтов, приходя домой по праздникам и воскресеньям, «ровно ничего не писал»".
Этому трудно поверить. Вряд ли написанное в Школе тайком от товарищей, никому из них не показанное, Лермонтов не уносил домой, где жила Е. А. Арсенъева. А. П. Шан-Гирей все лермонтовское творчество 1832 - 1834 годов сводит к эпиграммам, «вольным» стишкам, печатавшимся в рукописном журнале «Школьная заря», а также к «знаменитой в свое время» поэме «Уланша», относящейся к циклу «юнкерских поэм», в которых поэт отдал дань царившему в Школе «духу какого-то разгула, кутежа», легкомыслия, грубого веселья, о которых рассказывает А. П. Шан-Гирей в своих «Воспоминаниях»2.
Поступление в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров
4 ноября 1832 года Лермонтов успешно сдает экзамены, и уже через четыре дня, 8 ноября, заведующий Школой гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров генерал-адъютант Нейдгард отношениями своими на имя командира Школы генерал-майора К. А. Шлиппенбаха дал знать, «дабы недорослей из дворян, просящихся на службу в полки лейб-гвардии Александра Уварова в Кавалергардский ее величества, Михайла Лермантова в Гусарский, Николая Юрьева… в Преображенский… зачислить во вверенную мне Школу кандидатами, коих и числить налицо».
Став «воином», Лермонтов фактически начал с того, что пренебрег мудрым предостережением Марии Лопухиной и выкинул «штуку». 26 или 27 ноября «после езды в манеже, будучи еще, по школьному выражению, новичком, подстрекаемый старыми юнкерами», Лермонтов, «чтоб показать свое знание в езде, силу и смелость, сел на молодую лошадь, еще не выезженную, которая начала беситься и вертеться около других лошадей, находившихся в манеже. Одна из них ударила Лермонтова в [правую] ногу [ниже колена] и расшибла ему ее до кости. Его без чувств вынесли из манежа. Он болел более двух месяцев, находясь в доме у своей бабушки Е. А. Арсеньевой».
Так вспоминал А. Меринский, соученик Лермонтова по Школе.
Этот прискорбный случай, который заставил Елизавету Алексеевну страдать, вызвал в Москве новый всплеск толков и разговоров об опрометчивом решении Лермонтова. 7 января 1833 года Алексей Лопухин сообщал своему другу: «У тебя нога болит, любезный Мишель!.. Что за судьба! Надо было слышать, как тебя бранили и даже бранят за переход на военную службу. Я уверял их, хотя и трудно, чтоб поняли справедливость безрассудные люди, что ты не желал огорчить свою бабушку, но что этот переход необходим. Нет, сударь, решил какой-то Кикин, что ты всех обманул и что это твое единственное было желание, и даже просил тетеньку, чтоб она тебе написала его мнение. А уж почтенные-то расходились и вопят, вот хорошо конец сделал и никого-то он не любит, бедная Елизавета Алексеевна - всё твердят. - Знаю наперед, что ты рассмеешься и не примешь к сердцу».
25 февраля Лопухин спрашивает Лермонтова: «Напиши мне, что ты в школе остаешься или нет и позволит ли тебе нога продолжать службу военную…» Очевидно, вопрос этот одно время стоял серьезно; однако уже в середине апреля Лермонтов после болезни вернулся в Школу.
Следует отметить, что переход из университета в Школу должен был быть не очень болезненным, поскольку еще совсем недавно ее устройство мало чем отличалось от университетского и было достаточно свободным: она «имела вид военного университета с воспитанниками, жившими в стенах его, наподобие того, как жили казеннокоштные студенты в Московском университете. Нравы и обычаи в обоих учреждениях не многим отличались друг от друга, если только взять в соображение разницу, которая происходила от общественного положения молодых людей. Казеннокоштные студенты университета были люди из бедных семей, в Школе же это были сыновья богатых и знатных родителей», - пишет Висковатов. Смена руководства Школы, сопровождающаяся завинчиванием гаек, как раз пришлась на 1832 год: Лермонтову не повезло.
В Московском университете его считали гордецом, который вечно воздвигал преграду между собой и другими людьми. В Школе Лермонтов - участник всех затей, автор скабрезных стишков, гуляка и повеса.
Алла Марченко в своем «романе» «С подорожной по казенной надобности» довольно смешно пишет о «перемене», которая якобы произошла с Лермонтовым:
Лермонтову-де… «пришлось… перестроить, переоборудовать душу на новый, юнкерский - легкомысленной, фривольный, а то и прямо скабрезный лад… Чем же можно объяснить столь внезапную метаморфозу? Изменением стиля поведения? Почти характера? Безошибочно верной реакцией, скорректированной «инстинктом самосохранения»? Отчасти, видимо, и этим… В университете Лермонтов мог, ничем не рискуя, навлечь на себя неприязнь всего факультета - подчеркнутым равнодушием… В школе подобный эксперимент становился рискованным. И удобнее, и проще стать таким, как все. Вернее, заставить себя казаться таким, как все. Но для этого надо было, во-первых, как можно глубже спрятать себя настоящего. Во-вторых, половчее подогнать к нестандартной своей внешности, а также сущности - и костюм, и повадки типичного лейб-гусара…»
Этот пассаж особенно забавен потому, что Лермонтову несвойственны были эксперименты со своей индивидуальностью: он всегда был равен самому себе и не считал нужным ни под кого подстраиваться. И уж конечно, не интеллигентским «инстинктом самосохранения» продиктованы его поступки: есть все основания полагать, что подобные мотивы Лермонтов нашел бы низостью.
Судя по тому, что нам известно о Лермонтове, он в принципе довольно плохо умел выстраивать внешние отношения с людьми. «Интерфейс» всегда был с изъяном, поэтому представлялся постороннему взгляду карикатурой, чем-то неестественным и непривлекательным. Отсюда и многочисленные воспоминания о крайне неприятном молодом человеке, который держался фальшиво, невежливо и «с чрезмерностями».
В «Княгине Лиговской» он потом диагностически точно опишет этот феномен, когда будет представлять читателю «первого Печорина» (куда более похожего на самого Лермонтова, чем Печорин «Героя»): «…когда он хотел говорить приятно, то начинал запинаться и вдруг оканчивал едкой шуткой, чтоб скрыть собственное смущение, - и в свете утверждали, что язык его зол и опасен…» - «Печорин сам не знал, что говорил. Опомнившись и думая, что сказал глупость, он принял какой-то холодный, принужденный вид».
Такую же «физиономию» Лермонтова описывает В. И. Анненкова - супруга генерал-майора H.H. Анненкова (адъютанта великого князя Михаила Павловича и дальнего родственника Лермонтова). Навещая Лермонтова в лазарете Школы юнкеров, «мой муж обратился к нему со словами привета и представил ему новую кузину, - вспоминает Анненкова. - Он (Лермонтов) смерил меня с головы до ног уверенным и недоброжелательным взглядом. Он был желчным и нервным и имел вид злого ребенка, избалованного, наполненного собой, упрямого и неприятного до последней степени».
«Новая кузина» припоминает детали этого «свидания»: «Мы нашли его не прикованным к постели, а лежащим на койке и покрытым солдатской шинелью. В таком положении он рисовал и не соблаговолил при нашем приближении подняться. Он был окружен молодыми людьми, и, думаю, ради этой публики он и был так мрачен по отношению к нам».
Лермонтов умел общаться с людьми только «душа к душе» - и те, кто был допущен к такому общению (на самом деле - любой, кто был способен к такому общению) видели совершенно другого Лермонтова и очень дорожили дружбой с ним. Отсюда и почти полярные характеристики его поведения, манер, даже внешности.
Из книги Екатеринбург - Владивосток (1917-1922) автора Аничков Владимир ПетровичОТЪЕЗД ЮНКЕРОВ В конце января гардемарины заявили нам, что училище покидает Владивосток. Их начальник, капитан первого ранга Китицин, приказал начать погрузку кораблей. Одновременно с этим грустным известием они сказали, что если Толя и его товарищи захотят уехать из
Из книги Моя служба в Старой Гвардии. 1905–1917 автора Макаров Юрий ВладимировичРазбивка гвардейских новобранцев - годы 1904–1906 Новобранцы, отобранные воинскими начальниками для службы т. Гвардии, начинали прибывать в Петербург партиями приблизительно в начале октября. Отбирались они по росту, сложению и состоянию здоровья. Это был, действительно,
Из книги Нас не брали в плен. Исповедь политрука автора Премилов Анатолийкомандуя дивизионом тяжелых гвардейских минометов На попутных машинах я добрался в штаб 28-й тяжелой гвардейской минометной бригады и предъявил командиру бригады полковнику Лупанову приказ о назначении меня командиром 4-го дивизиона. Дивизион находился под
Из книги Вырастая из детства автора Романушко Мария СергеевнаЕЩЁ ПРО ШКОЛУ Мы вместе с Мишкой ходили в школу. А школа была довольно далеко. Но в то время не принято было провожать детей в школу. Первоклассник считался уже взрослым, самостоятельным человеком. И если бы кого-нибудь в школу водила за ручку мама, или бабушка, то это
Из книги Кадеты, гардемарины, юнкера. Мемуары воспитанников военных училищ XIX века автора Биографии и мемуары Коллектив авторов --И. И. Ореус Из воспоминаний Школа гвардейских подпрапорщиков и юнкеров. 1845–1849 годы …Внутренний и внешний быт воспитанников военно-учебных заведений Николаевского времени много разнился от того, который выработался в последующее царствование, и - как все в мире -
Из книги Лермонтов: Один меж небом и землёй автора Михайлов Валерий ФедоровичН. Дьяконов (?) Производство в офицеры Школа гвардейских подпрапорщиков и юнкеров. 1858 год В мае месяце 1858 года воспитанники военно-учебных заведений готовились к царскому смотру, образуя из себя отряд, командование которым было вверено директору 2-го кадетского корпуса
Из книги Лермонтов автора Хаецкая Елена ВладимировнаГлава двенадцатая В ШКОЛЕ ЛИХОЙ ЮНКЕРОВ «Период брожения»…14 ноября 1832 года командир Школы гвардейских подпрапорщиков генерал-майор барон Шлиппенбах издал приказ, согласно которому «Михайло Лермонтов», в ряду других «недорослей из дворян», был зачислен
Из книги Бетанкур автора Кузнецов Дмитрий ИвановичГлава двенадцатая Школа юнкеров
Из книги Михаил Лермонтов. Один меж небом и землей автора Михайлов Валерий ФедоровичХУЛИГАНСТВО ГВАРДЕЙСКИХ ОФИЦЕРОВ Молодые люди, держа в руках бокалы и бутылки с шампанским, выкатили откуда-то маленькую пушку и, зарядив её, начали прицельно стрелять картечью по бегающим по тротуару крысам. Ноги лошадей, запряжённых в кабриолет Бетанкура, чудом не
Из книги От Алари до Вьетнама автора Вампилов Базыр НиколаевичВ школе лихой юнкеров 1Барабанный бой в 6 утра - побудка, завтрак, занятия в классе, строевая… Учение, служба, но и свободного времени много…Его душа устала от непроглядных бездн трагизма; черный байронический плащ уже давил на плечи и раздражал, как вычурная
Из книги М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество автора Висковатый Павел АлександровичВ школу Осенью родители не пустили меня в школу: не во что было одеться, а они не хотели, чтобы я ходил оборванцем. Мне же было обидно, что дочь соседа Мархандаева, Дарья, уже училась, а я нет.Я частенько забегал к Дарье, чтобы посмотреть на школьные принадлежности. Особенно
Из книги Жуков. Портрет на фоне эпохи автора Отхмезури Лаша Из книги Лермонтов без глянца автора Фокин Павел ЕвгеньевичГЛАВА Х М. Ю. Лермонтов по выходе из школы гвардейских подпрапорщиков Кутежи и шалости. - Монго-Столыпин. Дружеская связь его с поэтом. - Лермонтов в салонах петербургского общества. - Е.А. Хвостова. - Женщины - друзья Лермонтова. Лейб-гвардии гусарский полк, в
Из книги Изольда Извицкая. Родовое проклятие автора Тендора Наталья Ярославовна Из книги автораВ Школе гвардейских подпрапорщиков Павел Александрович Висковатов:Поселившись в Петербурге, Лермонтов приказом по Школе гвардейских кавалерийских юнкеров от 14 ноября 1832 года был зачислен вольноопределяющимся унтер-офицером в лейб-гвардии Гусарский полк. Школа
Из книги автораПоступление во ВГИК В тот год, когда выпускница дзержинской школы Изольда Извицкая держала экзамен во ВГИК, кроме нее, на курс поступало еще 799 человек. Хотя все они знали, что фактических счастливчиков, зачисленных во ВГИК, будет не больше шестнадцати. Право на учебу в